О стеклодув, что смысл дутья
так выразил в сосульках этих!
И, запрокинув свой беретик,
на вкус их пробует дитя.

И я, такая молодая,
со сладкой льдинкою во рту,
оскальзываясь, приседая,
по снегу белому иду.

Белла Ахмадулина

«”Выпускник” стал самым прибыльным фильмом того года, но меня потом ещё целый год не снимали. И я почти полгода подавал, как и раньше, бумаги на получение пособия по безработице.»

«Артур Миллер лично пригласил меня играть роль в спектакле по его знаменитой пьесе “Смерть коммивояжёра”. Я сыграл её, держа в уме одного человека — своего отца, и очень переживал, что папа всё поймет, когда увидит спектакль. Но отец пришёл ко мне за кулисы и сказал: “Какой же твой герой беспросветный неудачник!” Отец был жертвой Великой депрессии, и я всю жизнь боялся, что меня постигнет та же участь.»

«Знаете, что я вам скажу — как первые осознанные годы ребёнка никогда не проходят бесследно, влияют на всю его жизнь, так и первые годы в творчестве оставляют неизгладимый след. Недаром я почти всю жизнь был постоянным клиентом психотерапевтов.»

Дастин Хоффман

В общем, единственный способ застраховаться от чужой — если не от своей собственной — пошлости. К тому же поэзия — это колоссальный ускоритель сознания, и для пишущего, и для читающего. Вы обнаруживаете связи или зависимости, о существовании которых вы и не подозревали, данные в языке, речи. Это уникальный инструмент познания.

Иосиф Бродский

Томас Маколей

Эрих Мария Ремарк, «Чёрный обелиск»

Картина на обложке: Ганс Макарт (1840-1884), «Пять чувств»

Может быть, тогда его охватит лёгкая тоска – тоска по тому, что он уже не настоящий труп, имеющий анатомию, а труп воображаемый, абстрактный, существующий только в смутных воспоминаниях родственников. Он поймёт, что теперь будет подниматься по капиллярам какой-нибудь яблони и однажды будет разбужен проголодавшимся ребенком, который надкусит его осенним утром.

Габриэль Гарсиа Маркес, «Глаза голубой собаки»

Картина на обложке: Сергей Кичко

 

«Детства у меня не было. Отчасти потому, что я с юных лет много работал. Ну, и по другим причинам. Когда я впервые добился успеха, то почувствовал себя, как баллистическая ракета. Вот же оно, моё детство, вечеринка продолжается! Я веселился, почти не слезая с мотоцикла целых десять лет…» 

«Мой отчим имел обыкновение давать мне подзатыльники по поводу и без повода. Он был очень большой и очень подлый. Он поднимал руку и на мою мать. Я ненавидел ублюдка за то, что он обижал её, за то, что она его боялась. Долгие годы я мечтал только о том, чтобы как-нибудь отомстить ему…» 

«Я лет шесть занимался боксом, но получил сотрясение мозга и некоторое время ничего не делал, валяясь на пляже. Мой приятель из университета Майами ставил пьесу Жене и пригласил меня. Я согласился и потом подумал: «Вау! Да это куда интересней, чем вставать в шесть утра и накручивать четыре мили». Мне так это понравилось, что я решил поехать в Нью-Йорк и пойти на актёрские курсы…» 

«В те годы я питался карамельками, остатками чипсов и крадеными банками колы. Работал как проклятый — парковщиком, посудомойкой, плотником, вышибалой в клубе для трансвеститов. И всё, чтобы оплатить комнату в гнилом отеле, куда ночью страшно было возвращаться — из-за лунатиков, шастающих по коридорам. Иногда я даже оставался ночевать в клубе…» 

«Был я тогда, конечно, был полным деревенщиной: расхаживал в ботинках на большой подошве и в прикиде а-ля Зигги Стардаст. И даже не подозревал, что стильные парни пялились на меня только потому, что хотели затащить меня в постель. Безумные были времена, но я их всё равно люблю. Была бы возможность вернуться — ни секунды бы не сомневался…» 

«Люди всё ещё спрашивают меня про «Девять с половиной недель». Совсем недавно ко мне подошла одна девушка и говорит: «Это Вы – парень из того фильма?» Я говорю: «А тебе сколько лет-то?« Она говорит: «18». Я подумал и сказал: «Ну да, я – этот парень». Наверное, я должен испытывать от этого какое-то удовольствие. Но те вещи, что сделаны давным-давно, я стараюсь скорее отпустить от себя подальше. Каждый раз, когда кто-то упоминает о них, мне хочется сказать «Чёрт, о какой херне мы говорим!..» 

«Однажды, уйдя из кино в начале 90-ых, я как-то вышел на ринг против одного ямайца. Это был, кажется, мой девятый бой. Чувак был как сталь. В первом раунде я дал ему со всей силы правой, а он даже не моргнул. Я подумал: «Вот чёрт, вечер будет длинным». В пятом раунде я плюхнулся в свой угол, и тренер сказал мне: «Чёрт возьми, тебе лучше вернуться в кино!» Потом он дал мне затрещину и добавил: «Иди и выруби его». Я сделал это. Но до сих пор не могу поверить, что тренер действительно сказал так про меня, бокс и кино…» 

«Спорт всегда доставлял мне больше удовольствия, чем кино. Я обожаю спорт и хочу успеть попробовать себя в чём-то новом раньше, чем по мне начнет скучать гериатрическое отделение. Однако я – худший серфер в Калифорнии. Потому, что моё умение держать равновесие идёт из бокса…» 

«Я выхожу на ринг, потому что борюсь с саморазрушением. К тому же, я занимаюсь там делом, которое у меня действительно получается хорошо…» 

«Когда раздается звонок и ты видишь перед собой противника на 15 лет младше, то понимаешь, что это не кино — второго дубля тебе не дадут. Я ни разу не проиграл: только победы и ничьи. Но перед каждым боем у меня было ощущение, что я вот-вот наложу в штаны от страха…» 

«Бокс — очень красивый, честный спорт. Не знаю, почему все так драматизируют… Бокс — серьёзная часть моей жизни. Он не допускает ошибок, он научил меня уважению, настойчивости, терпению и концентрации…» 

«Бокс здорово повлиял на мой внешний вид. Когда нужно было чинить мой нос, докторам пришлось взять хрящ из моего уха, потому что в моём носу уже просто ничего не осталось…» 

«Меня порой страшно угнетает мысль, что я потерял свою прежнюю внешность. Я расстраиваюсь, когда вижу себя в своих старых фильмах. Отвратительно видеть, как ты становишься хуже…» 

«Я крыл матом и проклинал людей, которые этого не заслуживают, и стал знаменитым из-за своего скотского поведения, а не из-за своих фильмов…» 

«После того, как у меня всё устаканилось, и я прошёл курс лечения, без которого просто отдал бы концы, я стал готов пойти на компромисс. В определённом случае…» 

«Очень долгое время все мои деньги уходили на психотерапевта. На этого мозгоправа уходило всё! Первые два года я ходил к нему трижды в неделю. Потом я стал ходить к нему дважды в неделю. Теперь — только один раз. За шесть лет я пропустил всего две встречи…» 

«Я изменился. Но внутри меня есть что-то, что не изменится никогда. И если я на секунду ослаблю хоть одну пуговицу, ад вырвется из меня наружу…» 

«Собак я понимаю гораздо лучше, чем людей. Возможно, и люблю их больше. Когда один мой чихуахуа умер, я был вне себя, я был в отчаянии. Я позвонил отцу Питеру, и он сказал: «Всех, кого ты любишь с такой силой, ты обязательно увидишь снова». И это было как раз то, что я хотел услышать…» 

«Я живу в Лос-Анджелесе, самом скучном городе на свете. Я ненавижу его, но знаю, что в Лондоне или Нью-Йорке мне бы точно сорвало крышу…» 

«У меня был чертовски долгий путь назад. Когда вы сидите на скамейке запасных целых десять лет — так, как сидел я — вам становится стыдно даже вполголоса сказать кому-то о своём возвращении…» 

«Я потерял всё: дом, жену, доверие, окружение. Я потерял душу. Я всё продал, я остался один, даже телефон перестал звонить. Я – ещё недавно богач – жил на 200 долларов в неделю. Впервые за много лет я сам стал ходить в супермаркет. Сейчас я привык к этому, но в первый раз, когда я оказался там, толкал эту грёбаную тележку, пытался купить что-то на ужин… Очень часто я ходил в одну круглосуточную забегаловку, где торчали только геи — просто для того, чтобы никто не узнал меня…» 

«Я и впрямь многие годы был уверен, что с моим талантом смогу победить систему. Я ошибался…» 

«У меня больше не будет шансов. Такие дела. Если я упущу свой шанс и на этот раз, мне останется только прыгнуть с самого высокого балкона…» 

«Я знал ребят, которые были отличными актёрами, но для них не находилось работы. Я знал ребят, которые были настоящими звёздами, но они не смогли бы сыграть даже говорящую какашку на детском утреннике. Так что у меня нет никакого уважения к кинобизнесу…» 

«Некоторые вещи ты не контролируешь. Ты подписываешься на один сценарий, а тебе потом впаривают совершенно другое…» 

«Думаете, “Девять с половиной недель” попадают в категорию “достойного кино”? Если бы! Мне кажется, что режиссёр просто струсил. Я хотел сделать фильм круче «Последнего танго в Париже», но они запереживали, что тогда он провалится в прокате. Это стало понятно уже на съёмках — то актриса тушевалась, то режиссёр. Ну и получилась какая-то дешёвая итальянская реклама про еду…» 

«А ведь несколько ребят получили Оскар за те роли, от которых я отказался…» 

«Люди часто спрашивают меня: “Какой из ваших фильмов вы считаете самым лучшим?” А я отвечаю им: “Эй, знаете что? Я своё лучшее кино ещё не сделал!”…» 

П.С. А вот и кое-что из фильмов с Микки Рурком: «Бойцовая рыбка», «Франциск», «Пьянь», «Отходная молитва», «Часы отчаяния», «Игры страсти».

(Все фото — из свободного доступа в сети Интернет.)

Вот как Мстислав Леопольдович сам рассказывал об этом: 
«Скрипач Айзек Стерн, флейтист Жан-Пьер Рампаль и я очень дружили и всегда играли друг у друга на юбилеях. Однажды мне позвонили и сказали: «Готовится празднование 70-летия Айзека Стерна в его родном Сан-Франциско. Происходить всё будет в парке, на открытой площадке. Мы просим вас приехать». И тут мне сразу пришла в голову одна идея. Я им сказал: «Приеду, но только при условии, если никто не будет знать о моём приезде. Никто не должен знать! Никому не сообщайте! И чтоб в программе концерта меня тоже не было, скажите, что я якобы занят. И ещё вот о чём я вас попрошу: пришлите мне театральную портниху и мастера, который делает балетные туфли. Если вы согласны на эти условия — я приеду».

Они на всё согласились! А присланные специалисты сделали для меня пуанты 43-го размера и балетную пачку. Организаторам я сказал, что приду за пять часов до начала концерта, и мне будет нужна отдельная комната, и никто, кроме гримёров, не должен знать, где я.

Мне предстояло играть на виолончели «Лебедя» Сен-Санса. Его «Карнавал животных» был основным номером в поздравительной программе – под эту музыку знаменитый американский актёр Грегори Пек должен был читать некий «юбилейный» текст из жизни Айзека Стерна. Мне нужно было играть «Лебедя» после примерно такого текста: «И вот Айзек Стерн однажды встретил замечательную женщину, которая напоминала ему лебедя. Это была его будущая жена Вера Стерн. И он увидел этого белого лебедя, и он в него влюбился, и соединился с ним на всю жизнь…» В это время должен был вступать я с «Лебедем». 

А мне ещё нужно было договориться с концертмейстером группы виолончелей, ведь к моему появлению на сцене инструмент уже должен находиться там и быть свободным. Поэтому мы решили, что концертмейстер сделает вид, что ему плохо, схватится за живот, оставит виолончель и буквально «уползёт» за кулисы на глазах встревоженной публики, оркестра и юбиляра. И он справился блестяще, потому что сразу три доктора из публики поверили и побежали ему помогать!

С пианистом мне тоже нужно было договориться. Ведь он играет на рояле вступление к «Лебедю». Я сказал пианисту: «Ты начнешь играть вступление — эти медленные арпеджио „та-ра-ри-ра“, „та-ра-ри-ра“, „та-ра-ри-ра“, всё одно и то же — и так будешь играть сколько понадобится, может быть, даже полчаса».

И вот, Грегори Пек прочитал «лебединый фрагмент», виолончелист «уполз», пианист начал играть, и наконец я как могу выплываю на пуантах, спиной к публике, плавно взмахивая руками a la Майя Плисецкая… Доплываю до ящика с канифолью — устроить первую шутку и вступаю в него ногами, чтобы «поканифолиться». Потом беру смычок, канифолю его, дую на него. В зале тишина – ни шума, ни смеха, все ошалели или подумали: «Может, это Айзека Стерна подруга, старая балерина какая-нибудь. Пришла его таким образом поздравить».

И только когда я сел на место и начал играть, вот тут наконец раздался смех! 
Разумеется, я всё-таки сыграл «Лебедя» до конца. И должен сказать, я редко имел такую овацию, какую получил в тот вечер!»

Слушать произведения в исполнении Дмитрия Когана.