Фото: Юлия Тисленок

Слушать произведения в исполнении Дмитрия Когана.

Вообще семья Стравинских жила Петербурге, но лето 1882 года было таким чудесным, таким ранним, что Фёдор Игнатьевич и Анна Кирилловна решили, покинув шумный город, в Ораниенбауме провести последний месяц до появления на свет их третьего сына. Ну, тогда они, разумеется, ещё не знали, что снова родится сын, что потом будет ещё один мальчик, и что дочерями им не суждено обзавестись.
Вернуться в столицу вовремя Стравинские не успели, и потому именно в Ораниенбауме 135 лет назад раздался первый крик будущей знаменитости. Впрочем, тем, кто позднее называл его «мэтром из Ораниенбаума», мэтр всегда удивлялся: разве стоит так говорить, если его увезли оттуда сразу после рождения и больше тех мест Игорь Фёдорович никогда не видел.
В первые годы жизни он вообще видел мало, до невероятности мало. Даже из их петербургской квартиры, которая, скажем прямо, была не так уж мала, он запомнил лучше всего обеденный стол, к которому допускали детей, библиотеку с тысячами книг, некоторые из которых наш герой очень любил, и свою маленькую комнатку – одну на двоих с младшим братом Гурием.
Игорь с рождения считался катастрофически болезненным. Собственно болезней было куда меньше, чем страха болезней, однако полагалось неукоснительно следовать заведённым правилам. Например: по дому без спросу не ходить; на улицу – только после освидетельствования приглашённого врача; никаких спортивных занятий или игр, а также плавания – ни-ни, упаси господь. Поэтому позднее даже идти в гимназию, или ехать туда на трамвае или на извозчике – это равнялось походу и приключению. Как и прогулка по городу. А ещё поездки к родственникам всякий раз становились событием, особенно если в деревню и если без родителей.

А родители, по словам самого Игоря Стравинского, были люди непростые и отношения их с детьми – тоже. Папенька, в своё время выкинувший фортель, сменив юридический факультет на консерваторию, по сути, был зациклен на музыке и на себе. Справедливости ради стоит сказать, что певцом Фёдор Стравинский был превосходным, звездой Мариинки, к нему приходил сам Римский-Корсаков – просил спеть в его опере, а Чайковский за блестящие исполнение партии горячо благодарил Фёдора Игнатьевича, всем публично хвалил его и подарил свой портрет с автографом. Однако осознание собственной важности и необузданный темперамент сделали из Стравинского-старшего человека, с которым очень трудно жить. «Отец внушал мне постоянный страх. Он терял контроль над собой, когда впадал в гнев — внезапно, не считаясь с тем, где находится. Лишь когда я болел, он бывал нежен со мной — в этот период отец совершенно переменялся ко мне, и я прощал ему всё…»
А матушка, которая тоже как-то не имела склонности проявлять любовь к детям, была хорошей пианисткой и посвятила себя, прежде всего, мужу – с первых дней же их знакомства, когда она аккомпанировала ещё начинающему певцу Ф. Стравинскому, а потом стала его концертмейстером. Игорь не использовал слова «любовь» по отношению к матери, он говорил: «К ней я испытывал только чувство долга…», «По няне Берте, которая прослужила в нашей семье 40 лет, я грустил больше, чем по матери…» И по отцу – тоже: когда тот неожиданно и быстро «сгорел» от рака, Игорь явственно ощутил, что потерял горячо любимого человека. Однако и по матери, которая пережила своего супруга на 37 лет, он потом тоже печалился и даже песню ей посвятил.
Но детям всегда мало любви, всегда хочется больше внимания и тепла. Поэтому, как и все отпрыски занятых родителей, Игорь чувствовал себя страшно одиноким, недолюбливал многих родственников, поскольку те казались ему попросту злыми, сердился на задиристых кузенов и очень ревновал родителей к родным братьям. Ему казалось, что обычно над ним все потешаются и помнил чуть ли не единственный пример, когда родителям понравилось то, что он сделал. Маленького, ещё не очень хорошо говорившего Игоря, которого только что привезли из деревни, спросили, что он там видел, и тот сказал, что видел крестьян, слышал, как они пели, и спел их песню. Да так спел, что все пришли в изумление, и даже отец сказал, что у сына замечательный слух!..

Но такое доказательство одарённости никак не повлияло на мнение родителей относительно будущности Игоря. Бросивший юридический факультет Фёдор Игнатьевич отчего-то решил, что все его сыновья тот факультет окончат. Никакой музыки! Ну, в смысле выбора профессии. В качестве разностороннего домашнего образования – можно и даже нужно, как всякому приличному человеку. А про консерваторию и сцену следовало даже не упоминать. Отчего же так? Недоброжелатели говорили, что в семье Стравинских не хотели других музыкальных «звёзд». Прочие полагали, что отец, которому богатств, в отличие от известности, музыка не принесла, желал для сыновей надёжной и «хлебной» профессии.
Но, несмотря на строгость отца и его, казалось бы, непререкаемый авторитет, дети поступили по-своему. Точнее, как поступил бы в итоге старший Роман, трудно сказать, ибо умер он в 23 года. А следующий по старшинству – Юрий – выучился на архитектора, остался в Советской России и, среди прочего, успел спасти несколько архитектурных памятников до того, как скончался в 63 года, незадолго до начала Великой Отечественной. Самый младший – Гурий – прожил 33 года, погибнув на фронте во время Первой мировой, но до того успел стать оперным певцом, заняв, в определённом смысле, место своего отца в Мариинском театре.
Что же до Игоря Стравинского, то он, вероятно, с самого начала знал свой путь, да и сочинять начал очень рано, правда, долго никому свои произведения не показывал. Благодаря некоторой изоляции и ограниченности впечатлений, музыке, звучащей дома и превосходному врождённому слуху, звук значил для него очень много. Звуки были частью большого мира снаружи, звуки будили фантазию, звуки становились самой яркой частью воспоминаний, им уступали запахи и визуальные образы.

Уже в почтенном возрасте Игорь Фёдорович легко и ярко вспоминал, как в Санкт-Петербурге конца XIX века стучали дрожки по булыжникам мостовых и как дребезжала конка, как скрипели колёса и цокали копыта лошадей, как понукали коней возницы и как кричали торговцы всевозможным товаром, как звонили колокола и как стреляли с Петропавловской крепости. Он помнил народные заунывные песни, вскрики гармошек и треньканье балалаек, невыносимо резкий трезвон новинки тех времён – домашнего телефона и пронзительные звуки военного оркестра, проходившего за окном. «Особенно забавляли меня звуки труб, флейт и барабанов. Я знаю, что желание воспроизвести эту музыку было причиной моих первых попыток сочинительства. Я стал пробовать подобрать на рояле услышанные мной интервалы, как только смог дотягиваться до клавиш. Но при этом находил другие интервалы, нравившиеся мне больше, что уже делало меня композитором…»
Учителя музыки, как уже говорилось, у Игоря были, но дисциплина и скука при таких занятиях порой изводила даже такого способного мальчика. Затем отец решил, что, поскольку пианиста-виртуоза из Игоря не получится, то и нет смысла продолжать учение дальше. Но будущий композитор заниматься продолжил – самостоятельно, по книжкам, почти тайком, пока не отважился спустя несколько лет попросить отца нанять ему преподавателя гармонии. Отец нехотя согласился и был весьма недоволен, когда из очередных персональных занятий ничего не вышло – не найдя с учителем общего языка, юный Стравинский продолжил работать самостоятельно, пока ему не посчастливилось заинтересовать своими сочинениями самого Римского-Корсакова, который несколько лет бесплатно занимался с одарённым юношей.
Несмотря на близость Мариинки к дому Стравинских и непосредственное отношение отца к этому храму искусств, впервые Игорь оказался на представлении только в 10 лет, и полюбил театр всей душой. Позднее отец достал для сына специальный пропуск, чтобы тот мог приходить не только на спектакли, но и на репетиции, и к 16-ти годам юноша большую часть всех вечеров стал проводить там. Не остановила даже учёба в Санкт-Петербургском университете, на юрфак которого Игорь, конечно, поступил, поскольку так велел Фёдор Игнатьевич. «Так как посещение лекций было необязательным, я предпочитал не присутствовать на них, и за все пять лет моего пребывания в университете, вероятно, прослушал не более пятидесяти лекций. Об университете у меня сохранились смутные воспоминания. У меня столько времени уходило на занятия с Римским-Корсаковым, что я едва ли мог отдавать должное другим занятиям…» Кстати, именно Николай Андреевич посоветовал Игорю Фёдоровичу не тратить время на учёбу в консерватории.

Строгий, но внимательный, этот великий учитель много дал своему ученику. И день похорон Римского-Корсакова стал одним из самых горестных в жизни Стравинского. Особенно больно стало ему вот после чего: «Я не мог не плакать, а его вдова подошла и сказала мне: «Почему вы так горюете? У нас ведь есть ещё Глазунов…» Это было самым бессердечным замечанием из слышанных мною когда-либо, и я испытал вспышку настоящей ненависти…»
От своего учителя Игорь Фёдорович, конечно, не раз слышал критические замечания, как и полагается, но вскоре, особенно после того, как сочинения Стравинского впервые зазвучали на публике, он словно бы перестал слышать советы и упрёки, словно бы окончательно уверился в том, что только он сам знает как и что ему надо писать. Впрочем, возможно, тут не обошлось и без защитной реакции – невольно станешь огрызаться на каждое замечание или примешь вид опытного всезнайки, если тебя так мало любили и хвалили. К слову, почти вся родня – и с отцовской, и с материнской стороны – долго не верила в талант Игоря и даже отказывалась признавать настоящей музыкой что-либо из написанного им. «Единственным членом семьи, верившим в мой талант, был дядя Александр Елачич, познакомивший меня, какое-то время обожавшего только Чайковского, с музыкой Бетховена. Он содействовал моему раннему пониманию этого композитора. Увы, во мне мало от Бетховена, хотя некоторые находят у меня нечто бетховенское, но мне кажется, я знаю, как он творил…»
Ещё был школьный учитель математики – профессор Вульф, музыкант-любителем. Он знал, что Стравинский сочиняет и, в отличие от остальных преподавателей, помогал, защищал и подбадривал юного композитора. А ещё была Катя…

«Екатерина, которая доводилась мне кузиной, вошла в мою жизнь на десятом году жизни как долгожданная сестра. С первого же часа, проведенного вместе, мы решили, что в один прекрасный день поженимся. Она была моим самым близким другом и товарищем в играх, что продолжалось и далее, вплоть до нашей женитьбы. С того времени и до самой её смерти мы были исключительно близки, ближе, чем иногда бывают возлюбленные… За три года до нашей свадьбы она жила в Париже, занимаясь постановкой голоса. У нее было приятное сопрано, и музыка, безусловно, играла в её жизни одну из ведущих ролей. К тому же она была очень хорошим нотописцем и позже стала моим лучшим переписчиком…»
Вообще-то, жениться столь близким родственникам в те времена запрещалось, но, сговорившись между собой, в деревеньке под Санкт-Петербургом они нашли священника – из тех, что во все времена тайно и быстро скрепляли узами освящённого брака любящие сердца. И Катя с Игорем поженились. Супруга родила ему четырёх детей, посвятила ему жизнь, следовала за ним повсюду, пока туберкулёз не заставлял её жить только в определённом климате. Катя даже нашла в себе силы делить мужа не только со славой, но и с другой женщиной, когда вдруг в их жизнь вошла красавица Вера Судейкина.

А та вошла навсегда – сначала став одной из вершин любовного треугольника, а потом и второй женой Стравинского, прожив с ним 50 лет в общей сложности, если считать с того дня, как вспыхнула их страстная любовь. Но такие истории достойны, чтобы их рассказывали отдельно, поэтому мы опустим подробности и вернёмся к творческой и профессиональной стороне жизни Стравинского.

Тот самый дебют, после которого 28-летний Стравинский проснулся знаменитым, состоялся не без участия Сергея Дягилева, который и заказал молодому композитору написать балет «Жар-птица» для Русских сезонов. Вообще-то, за музыку отвечал Анатолий Лядов, куда более известный тогда композитор, который, помимо прочего, отлично подходил под «систему знаменитостей» Дягилева – когда к постановке привлекались только громкие имена. Стравинский тогда не был «громким именем», так что же заставило великого импресарио обратиться именно к нему, когда Лядов, как это бывает с творческими людьми, сорвал все сроки?
Ну, во-первых, Сергей Павлович довольно давно знал начинающего композитора, они, кстати, были дальними-дальними, но всё же родственниками и могли, при случае, посидеть в хорошем петербургском ресторане. Во-вторых, Дягилев уже слышал кое-какие произведения Стравинского, тот не был для него «неизвестным композитором», он даже чётко знал, что хочет нечто вроде «Фавна и пастушки» Игоря Фёдоровича. Однако идея привлечь его к работе – это был риск, это отличалось от привычной, безупречно срабатывающей стратегии Дягилева. Но Стравинский не подвёл, и после премьеры «Жар-птицы» композитору выразил восторг сам Клод Дебюсси, чьи произведения, казалось, совсем недавно разучивал юный Игорь.
А потом был ещё более громогласный успех – постановка легендарного балетмейстера Фокина «Петрушка», под необычную музыку Стравинского, которого почти тут же объявили иконой авангардной музыки. Однако очередное сочинение «иконы» публика отчего-то не приняла. «Весна священная», видимо, показалась уж совсем странной, до неприемлемости. Публика тоже повела себя до крайности странно – она не просто свистела и шумела, она, не дождавшись никакого развития действия на сцене, почти с самого начала, будто получив незаметный прочим сигнал, совершенно «слетела с катушек», бесновалась так, как в редком актёрском кошмаре привидится!.. Провал, провал! Игорь Фёдорович только поверил в свои силы по-настоящему, а теперь он даже тяжело заболел от переживаний. Но Дягилев успокаивал композитора: «Любой скандал в наше время можно обернуть на пользу…» И был, в общем-то, прав: всего через год «Весну священную» уже называли гениальной, в театрах устраивали нескончаемые овации, а Игоря Стравинского носили на руках в прямом смысле! Правда, речь о симфоническом произведении, уже без балета, но всё-таки.

Как он хотел тогда же показать «Весну» на родине! Но всё получилось, не так, как хотелось. Наезжающие в Европу Стравинские – по работе и для лечения Кати – и не думали об эмиграции, но Первая Мировая задержали их за рубежом, а революция в России и вовсе поставила крест на возвращении. Надолго – почти на 50 лет.
И в эти десятилетия успело вместиться многое: успехи и неудачи, безденежье и редкие заработки покрупнее, скитания – не только гастролей ради, бесконечные музыкальные эксперименты, которые музыковеды всё тщатся разложить по полочкам стилей и периодов, несмотря на то, что сочинения Игоря Стравинского трудно поддаются классификации. То же, кстати, было с его старшим сыном Фёдором – природа на нём не отдохнула, а только дала другое направление таланту, и Фёдор Игоревич стал художником, к которому тоже вечно приставали с требованием определить его стиль.
В Париже Игорю Стравинскому пришлось похоронить одну за другой дочь, жену и мать. Это было таким большим ударом, что он даже музыки стал писать совсем мало, а из столицы Франции решил уехать и никогда не возвращаться. Много позже он всё-таки привезёт туда свой «Плач пророка Иеремии», но из-за провала снова поклянётся забыть про Париж. А тогда, в 1939, когда Европа вот-вот должна была заполыхать огнём Второй мировой, он решил воспользоваться приглашением читать лекции в Гарварде и уехал в США. Его сын Фёдор остался во Франции с женой француженкой и заставил отца страшно переживать за него в годы войны. И было из-за чего – не имевшему официального гражданства Фёдору Игоревичу довелось не только скрываться, но и попасть в фашистский лагерь, откуда его, к счастью, вызволили.
А Игорь Стравинский вместе с Верой Судейкиной обосновался в Америке. Долго пришлось ему привыкать к особенностям другой страны, которая первым делом огорошила его несколькими способами. Например, им с Верой не давали селиться в одном номере гостиницы, поскольку они тогда ещё не были женаты; при получении документов Игорю Фёдоровичу предложили сменить имя-фамилию – разумеется, это была дежурная фраза чиновника, обязанного предложить такой вариант всем новым гражданам, но всё-таки Стравинский был очень удивлён, наивно полагая, что известен всем. А потом он решил сделать комплимент новой родине, оркестровав американский гимн с тем, чтобы исполнить его на День Независимости с негритянским хором. И его за это арестовали, предупредив в тюрьме, чтобы он забыл о подобном, иначе его в следующий раз его будут судить за покушение на наследие американской нации. А ещё в числе неприятнейших сюрпризов были всеобщее помешательство на деньгах и огромный налог – выяснилось, что со всех своих гонораров Стравинский должен отдавать 90% государству! Стоит ли после этого удивляться, что он так много гастролировал?

Однако, в целом, Игорь Фёдорович нашёл, чему радоваться: они с Верой купили уютный домик в Калифорнии, где он мог не только писать музыку и принимать гостей, но найти место всем животным, которых он так любил, и которых прежде невозможно было заводить из-за кочевой жизни. Теперь одних только птиц у него было множество. Он начинал утро с неизменной зарядки, стоял на голове, чувствовал себя, в целом, очень неплохо, работалось тоже хорошо. Гастролей и концертов проходило немало, но он решил, что дирижёрские интерпретации его не устраивают и он должен, при малейшей возможности, сам дирижировать оркестром, исполняющим его сочинения. Так он и зарабатывал большую часть денег, ведь с авторскими правами там получилась какая-то нехорошая история, так что он даже заказами из Голливуда не брезговал, как ни корили его за это «серьёзные» коллеги.
При этом его слава уже достигла всемирного уровня, а статус был прочен как скала, когда поступило предложение посетить родину. Стравинский серьёзно задумался: страна, где он родился, очень изменилась – не будет ли ошибкой для старого человека такая эмоциональная нагрузка? Он, конечно, часто вспоминает места, где прошли его детство и юность, но они теперь совсем иные, да и музыка его до недавнего времени была запрещена в СССР… Но всё-таки он поехал. И было в той поездке хорошее: радость узнавания деталей, умные, внимательные лица слушателей и талантливая молодёжь из музыкальных вузов, отличный оркестр, с которым ему довелось поработать. Однако Фурцева «толкнула» какую-то глупейшую речь с упрёками в его адрес, было разочарование от изменений в стране, которое он предвидел, местная постановка «Орфея» ему так не понравилась, что у него даже заболело сердце. А через два дня ему прямо на концерте, где он дирижировал, стало плохо. К счастью, тогда всё обошлось. Запомнилась в СССР и встреча с Хрущёвым, который хоть и не понимал ничего в музыке, особенно авангардной, да и джентльменским поведением редко отличался, тут извинился за Фурцеву и горячо убеждал композитора оставаться на родине. Но Стравинский вежливо ответил, что ценит предложение, однако опасается за свою судьбу после окончания срока правления Хрущёва: «Что же будет со мной, если Вас снимут, Никита Сергеевич?..»

После той поездки Стравинский обратил внимание на своё здоровье, бросил курить, поскольку сосуды у него оказались в весьма плохом состоянии, и прожил ещё больше девяти лет. «Каким образом человек становится старым? Я не знаю, и почему я стар, и должен ли я был стать старым, мне этого не хочется. С детства, большую часть жизни я думал о себе как о «младшем» – столько вокруг было старейших, а теперь вдруг я читаю и слышу о себе как о «старейшем»…
Игорь Стравинский скончался, немного не дожив до 89-го дня рождения. Его похоронили в Венеции, и об этом выборе до сих пор судачат: почему, мол, не в тёплой Калифорнии, где ему было хорошо в последние годы, почему не в России, где с готовность отозвались оказать последние почести великому композитору? Некоторые утверждают, что Венеция упомянута в его завещании, однако другие говорят, что так решила Вера Судейкина, а Игорь Фёдорович Венецию не очень-то любил, говоря, что «жить там – всё равно, что жить в стакане воды…» Но, с другой стороны, это же он говорил про «жить», а не про лежать на знаменитом кладбище, среди множества других знаменитостей.

В нашей подборке балеты, псалмы и другие сочинения Игоря Стравинского: vk.com/gdekultura 

(Текст: Алёна Эльфман)

«Знаете, историю «Битлз» преподают в школе. Мои внуки подходят ко мне и говорят: «Дедушка, сегодня мы видели тебя в учебнике». А я думаю: «Правда? О, нет, это ужасно». Мне не нравится, когда некоторые начинаются анализировать всё, что происходило с нами, я недоумеваю: с чего они это взяли?..»

«В обычной жизни я дедушка – у меня есть внуки. Так что официально я уже достаточно взрослый. Но в музыке необязательно быть старым дедом! Я мог бы вести себя как старик, но в душе я отказываюсь верить в свой возраст. Музыка даёт полную свободу духу, которую я не хочу потерять. Но зато с возрастом мы становимся чуточку умнее. Если повезёт…»

«Возраст – это число, тем большее, чем старше ты становишься. Но если это никак не мешает, то мне всё равно. Ты можешь это игнорировать. Этим я и занимаюсь…»

«Ничто не доставляет мне больше удовольствия, чем войти в комнату и выйти из неё с музыкальным произведением…»

«Если честно, есть песни, которых я уже не помню. Особенно те, что были на альбомах 70-ых. Но разве это удивительно, учитывая, что я их написал тысячи?..»

«Периодически я разговариваю сам с собой. Послушай, говорю я, посмотри на эту небольшую гору достижений. Их же у тебя до чёрта. Неужели тебе мало? И отвечаю: а вдруг я смогу сделать так, что мои достижения будут выглядеть чуть лучше?..»

«Я никогда не говорил себе: о, я сделал что-то талантливое!..»

«В фильме “Стать Джоном Ленноном” меня оттолкнули две вещи: во-первых, Джон там выше меня, но это не так! Мы были почти одинакового роста. Когда тебя изображают, как коротышку, это не очень-то приятно. Да, актёр (Томас Сангстер) сыграл хорошо, но ему нужно было бы надеть обувь на платформе. А ещё в фильме Джон отправляет меня в нокдаун. Вот этого в жизни уж точно никогда не было! Иначе я бы это запомнил, не правда ли? Ничего такого с нами не происходило, но теперь это становится частью истории. Люди ведь смотрят этот фильм и запоминают. Я сказал режиссёру: “Всё было не так”. Но потом мы решили: ладно, это просто художественный фильм, не документальный, не биография…»

«Если бы Джон прямо сейчас вошёл сюда, я сказал ему: “Давай напишем песню, приятель! Доставай гитару. За дело!”…»

«Поработать с Томом Йорком? Это было бы замечательно, да… Но я немного… Я не знаю, у меня недостаточно… В общем, я просто не осмеливаюсь позвонить ему. “Привет, Том! Это Пол. Чем ты сейчас занят? Над чем работаешь? Ты не хочешь написать что-нибудь вместе со мной?” А что если он скажет: “Ну, вообще-то я занят”?..»

«Я выпускаю альбомы, и, как дурачок, прислушиваюсь к тому, что о них говорят другие. Знаете, критик из “New York Times” проклял «Сержанта Пеппера», едва тот вышел в свет. Весь ужас в том, что это срабатывает, это заставляет тебя ненавидеть свои собственные вещи. Это играет на твоей неуверенности в себе, несмотря на то, что ты вроде бы преодолел эту неуверенность, когда сочинял ту песню…»

«В былые времена 15000 копий в день – это было не особо. Но сейчас это в порядке вещей, если ты не Рианна или Бейонсе – таков новый мир продаж. Я выпущу свой следующий альбом, но я не думаю, что продам много. Я выпускаю его просто потому, что у меня есть песни, которые мне нравятся. И я сделаю ту работу, которая получается у меня лучше всего. Арена действий изменилась, но меня это не напрягает, потому что я уже снял пенки…»

«На концерте я не переживаю того, что переживают зрители. Иначе я бы не смог петь, иначе я бы просто плакал. Но да, бывают моменты. Кажется, это было в Южной Америке. В зале я заметил высокого, прекрасного, как статуя, мужчину с бородой. Он держал руку на плече своей дочери. Я пел Let it be, а он смотрел на свою дочь, а она смотрела на него, и они переживали в этот момент одно и то же. Сложно петь, когда видишь такое…»

«Погружаясь в сочинение песен в мрачные времена, я постепенно понимал, что мне становится чуть-чуть легче и боль немного отпускает. Я думаю, что хороший психиатр найдёт большое поле для своих исследований в моих песнях…»

«Я всегда старался понять и убедить себя, что, независимо от того, как всё паршиво сегодня, я должен пройти сквозь это и постараться, чтобы ещё обязательно наступили хорошие дни…»

«А я люблю королеву. Когда мы взрослели, она была куколкой, она была красавицей, и у нее была замечательная фигура. Посмотрите на старые фотографии. Нам нравились все её прелести. Я никогда не говорил ей этого лично, но в интервью я говорю это довольно часто. Надеюсь, рано или поздно она это прочитает…»

«Я думаю, что я более всего счастлив сейчас. Для меня большая радость видеть, как растёт и взрослеет моя семья. Однако, заглядывая в прошлое, в те годы, когда Beatles стали пользоваться успехом, я вспоминаю, что это были чудесные, сумасшедшие, полные веселья годы. Так что тот период в моей жизни был почти таким же счастливым…»

«Я понимаю, что однажды выдохнусь, но этого пока не происходит. Не хочу даже думать об этом. Я вижу, как люди, которые моложе меня, сидят целыми днями у телевизора. Я не хочу так жить. Я могу придумать что-то поинтереснее! Я люблю то, чем занимаюсь, и буду продолжать это делать…»

«Люди часто спрашивают меня, что я теперь думаю насчет Beatles. А я просто горжусь тем, что было. И это было классно…»

Наша подборка к дню рождения сэра Пола Маккартни здесь: vk.com/gdekultura 

(Текст: Алёна Эльфман)

Дино Крочетти, прославившийся под именем Дин Мартин, родился 100 лет назад в семье итальянских иммигрантов. И происхождение стало для него как поводом для гордости, так и причиной некоторых проблем. А в молодости, в общем-то, ещё и определяло круг занятий.

 

Гордился он тем, что итальянцы – талантливая нация, преуспевшая во всех видах искусства. Особенно, по мнению Дина Мартина, итальянцы хороши в пении – «все, потому что поют они сердцем…»

Проблемы же возникли потому, что семейство Крочетти, хоть и поселилось в США, но и там общалось, в основном, с итальянцами и на итальянском. Когда Дино пошёл в школу, он не понял ни слова из того, что говорили там дети и взрослые. И хотя английский юный Крочетти освоил довольно быстро, от акцента избавиться не мог долго, за что и терпел насмешки и издевательства. Но, утверждается, что бросил школу он не только из-за этого.

Возможно, школьным занятиям просто не нашлось места в списке всего того, чем занимался Дино. Чем же он занимался? Ну, к примеру, музыкой – он её слушал в каждую свободную минуту, он пел, он пытался освоить музыкальные инструменты. Или, скажем, заработки – разве будет мальчишка из бедной семьи сидеть сложа руки? Конечно, нет, особенно сообразительный и ловкий. Наш парень искал способ принести в семью хоть немного денег, сделав местечковую карьеру от мальчика на побегушках и заводского рабочего до спекулянта спиртным и устроителя подпольных азартных игр, а также прочих занятий в духе итальянского квартала города Стьюбенвилла, который, уж поверьте, не зря называли маленьким Чикаго.

А ещё был бокс и шуточки. Дино вполне мог отправить в нокаут, а потом ещё и пошутить над этим, или одержать чистую победу с помощью одного только чувства юмора. Боксёром будущий любимец Америки стал в 15 лет и показывал очень неплохие результаты, правда, главным образом, в нелегальных боях. А в блэкджеке он порой был даже лучше, чем в боксе. Что до шуточек, то многие единогласно заявляли: Дин Мартин был известен как комик задолго до того, как начал носить этот псевдоним. 
Но всё-таки относительно широкой публике он сначала стал известен как певец. Завязав с боксом, этот итальянец, добившийся уже более приличного произношения, вышел на сцену и запел. Ночные клубы разного пошиба и уровня надолго стали неотъемлемой частью его жизни, а он стал одним из самых известных баритонов своей эпохи, записав более 600 песен, многие из которых превратились в безусловные хиты. К слову, нот Дин Мартин не знал, но ему, как и его приятелю Синатре, это ничуть не помешало завоевать «песенный Олимп».

А когда нашему герою было почти 30, состоялась судьбоносная встреча – Дин Мартин познакомился с Джерри Льюисом, который был уже весьма известным комиком. Но его известность не стоит сравнивать с той славой, которая обрушилась на комический дуэт Мартин-Льюис. Спустя небольшое время их с распростёртыми объятьями ждали не только в лучших ночных клубах и других увеселительных заведениях, но и на радио, телевидении и в кино – у них появились свои передачи, отдельное тв-шоу, а затем и целая серия комедийных кинофильмов. О Дине и Джерри даже выходили комиксы. Зрители и слушатели обожали этих парней. Дуэт просуществовал 10 лет – не так мало, с учётом того, что ни соперничество, ни «доброжелателей» никто не отменял. Говорят, в итоге, Мартина и Льюиса удалось рассорить так, что вдвоём их увидели только 20 лет спустя, а помирились они ещё лет через 10.

На некоторое время карьера Дина Мартина, снова ставшая сольной, казалось, пошла на спад. Но востребованным артистом он быть не перестал, вскоре заняв законное место среди главных звёзд Голливуда, а популярнейшее «Шоу Дина Мартина» выходило на телеканале «NBC» 9 лет подряд. 
Слово «cool» подходит этому человеку в двух значениях сразу: и как «крутой», и как «прохладный». Во-первых, Дино, и правда, был крутейший чувак, а во-вторых, он стал ярким представителем стиля cool jazz – так называемого «прохладного джаза», в связи с которым его и называли Королём – King Cool. И не было человека, который не знал бы этого короля, уж в США – точно. Женщины таяли от бархатного голоса Дина Мартина и обожали комедии и мюзиклы с его участием. Мужчины предпочитали с ним вестерны и военные драмы, а ещё им нравилась его уверенная манера поведения, пропитанная иронией и некоторым пренебрежением. На своих шоу Дин Мартин чаще всего казался подвыпившим, но утверждают, что такой образ был выбран нарочно – так можно было почти безнаказанно ёрничать и позволять себе разные шалости.

Но такой образ, как и пафос большой голливудской звезды, и другие маски – все они имели мало общего с настоящим Дино – по крайней мере, на этом всегда настаивали его родные и друзья. К примеру, за этим горячим итальянцем закрепилась слава ловеласа, но он очень любил своих семерых детей и обычно стремился поскорее закончить дела, чтобы к ужину попасть домой, чем часто огорчал своих приятелей, которые хотели бы повеселиться в компании избранных.

Кстати, компания такая была – называлась «Крысиная стая». Точнее, входящие в стаю поначалу именовали её «Верхушкой» и «Кланом», но закрепился не самый комплементарный вариант. «Стая» эта объединяла нескольких больших звёзд того времени и их приближённых, и, как говорят, была олицетворением гламурного гедонизма тогдашнего Голливуда, с девизом: «Облегчение скуки и защита независимости. Восхищение самими собой и безразличие к другим». 
Что делал там Дин Мартин – скромный парень без особых запросов, не способный поставить деньги на пьедестал, с каждым годом всё больше стремящийся проводить время с семьёй или в одиночестве? Думается, друзья связывали его с «Крысиной стаей» (тот же Фрэнк Синатра) и работа – ведь «стая» сделала вместе очень много проектов.

А вот что было абсолютной правдой, общей для образа Дина Мартина и человека Дино Крочетти, так это курение. Не только в жизни, но и в кино, на сцене, во время шоу и записи песен его можно было увидеть с сигаретой. Неудивительно, что в 1993 году ему поставили страшный диагноз – рак лёгких. Неудивительно, что этот человек, отказавшийся от операции, через два года умер.

Но довольно удивительно, что в день его кончины в память о нём все казино Лас-Вегаса, наплевав на убытки, на минуту остановили свою деятельность и выключили свет. И удивительно, что умер Дино в один день со своей матерью – с разницей в 29 лет, но тоже 25 декабря, на Рождество. Причём, тогда скончался человек, чьё исполнение знаменитой рождественско-новогодней песни «Let It Snow!» стало считаться каноническим. Кстати, Дино всегда очень забавляло, что сочинили эту песню в знойной Калифорнии в невероятно жаркий июльский день.

Но никому не показалось забавным совпадение Рождества и смерти Дина Мартина. Хотя некоторые из его друзей долго отказывались верить в произошедшее, требуя, чтобы скорее признались те, кто устроил этот злой розыгрыш. Остальные, те, кто понимали, что это правда, а не чёрный юмор, с горечью говорили: по-настоящему потерю ощутят только близкие Дино люди, для публики всё будет как прежде – Дин Мартин останется с ними в песнях и фильмах. 

П. С. Из фильмов с участием Дина Мартина в нашей подборке: «Молодые львы», «И подбежали они», «Одиннадцать друзей Оушена», «Рио Браво», «Как спасти брак и разрушить свою жизнь».

(Текст: Алёна Эльфман; фильмы и песни здесь: vk.com/gdekultura)

Поппея Сабина на картине XVI века

Творчество Монтеверди ознаменовало переход от эпохи Возрождения к эпохе барокко в музыке. Оно представлено тремя группами произведений: мадригалы, оперы и духовная музыка.

Главная особенность композиционной техники Монтеверди — сочетание (нередко в одном произведении) имитационной полифонии, характерной для композиторов позднего Возрождения, и гомофонии, достижения новой эпохи барокко.

“Орфей с виолой”, XVII в. (Чезаре Дженнари (частная коллекция)

Новаторство Монтеверди вызывало резкую критику со стороны видного теоретика музыки Джованни Артузи, в полемике с которым Монтеверди (и его брат Джулио Чезаре) обозначали свою приверженность так называемой «второй практике» музыки. Согласно декларации братьев Монтеверди, в музыке второй практики безраздельно господствует поэтический текст, которому подчиняются все элементы музыкальной речи, прежде всего, мелодия, гармония и ритм. Именно текст оправдывает любые нерегулярности последних.

Д. Уотерхаус. “Улисс и сирены” (1891 год)

В нашей видео-подборке смотрите передачу “Великая музыка великих городов”, оперы “Коронация Поппеи”, “Орфей” и “Возвращение Улисса на родину”, а так же послушайте завораживающие композиции Монтеверди: vk.com/gdekultura

Так же Шопена можно послушать в другой нашей подборке здесь.

«Мне хотелось быть единственной и неповторимой. Имя «Барбара» носят миллионы, никакой уникальности. И я решила вообще поменять имя. Мне предлагали разные варианты, но я ни на чём не могла остановиться. И вдруг меня осенило – убери одну букву, и оно станет особенным – Барбра. Это люди запомнили. А вот борьба за правильное произношение фамилии продолжается по сей день, когда этой знаменитой женщине исполнилось уже 75. Ну, в самом деле, что за народ, разве трудно запомнить? Страйсэнд, а не Стрейзанд! Хотя бы «с», а не «з»!

В прошлом году Барбра обнаружила, что даже компьютеризированный аудио-помощник Siri коверкает её фамилию. Тут уж она не стерпела, позвонила в «Apple» и потребовала внести необходимые изменения, что ей и пообещали сделать в кратчайшие сроки.

Настаивать на своём – к этому она привыкла с юных лет. Нелёгкая жизнь закалила характер и научила противодействовать, не давать себя в обиду, биться за то, что она считала правильным и необходимым. 
Хотя в раннем детстве Барбра, конечно, была вынуждена слушаться и довольствоваться тем, что есть. Шла Вторая мировая, когда она появилась на свет, и, хотя Штаты тот конфликт затронул куда меньше, чем Европу, Россию или Японию, в Бруклине их семья жила более чем скромно. А когда скоропостижно скончался глава семейства Страйсэнд – Эммануэль, талантливый педагог, его жене Дайане, оставшейся с двумя детьми на руках – старшим сыном и маленькой дочерью, стало совсем тяжело.

Нашей героине было чуть больше года, когда умер её папа. Она его не помнит, но тоскует по нему всю свою жизнь. Возможно, этой тоски не было бы, стань новый муж матери хорошим отцом, но этого не произошло. Он испытывал к этой девчонке неприязнь, и даже если не бил (а некоторые источники утверждают, что бил), то обижал предостаточно, считая её обузой, да к тому же слишком некрасивым ребёнком, о чём регулярно сообщал ей и всем окружающим. Мать тоже обделила своё дитя любовью и лаской, сначала окаменев от неожиданного вдовства, потом увязнув в работе ради куска хлеба, а потом вполне разделив мнение второго мужа о достоинствах дочери. Кстати, вскоре у них родилась общая дочь – на их взгляд, куда лучше и краше Барбры.

У девочки даже не было куклы. И, думается, тут дело не только в бедности – ведь можно купить игрушку у старьёвщика или просто самим смастерить тряпичную куклу. Но нет, это никому не пришло в голову. И тогда малышка сделала себе куклу из …грелки. Грелка была очень хорошей куклой – если налить в неё воды, становилась тёплой и уютной, её было приятно держать в руках и прижимать к себе. Соседка, которая присматривала иногда за этой девочкой, вздохнула и связала для грелки кофточку и чепчик. Просто загляденье вышло, а не кукла!

В их маленькой бруклинской квартирке на всём был отпечаток нужды, бережливости и маминых правил. Пол устилали газетами, абажуры висели пластиковые, а дивана – атрибута более состоятельной прослойки – не было и в помине. Когда мама приходила домой, постоянно раздавались её окрики: «Не садись там! Не трогай то, не прикасайся к этому!..»

В детстве Барбра часто оставалась одна, но, с другой стороны, никогда этого не чувствовала в полной мере – благодаря слышимости и громким соседям. Поэтому уединённое жилище, обставленное красиво и удобно, стало с ранних лет её мечтой, которую в полной мере воплотить ей удалось ещё очень нескоро.

Однако, сетуя иногда на те условия, в которых жила, Барбра в то же время не забывала, как в Бруклине было принято поддерживать друг друга в беде, радоваться успехам соседей, как там все вместе встречали праздники, пели и танцевали прямо на улице… Всё это она помнила и позднее взяла за правило делать пожертвования для школы, в которой училась. Хотя этого едва ли стоило ожидать – многие ли из тех, кого обижали в школьные годы, потом как-то благодарили учебное заведение? А её обижали, как водится, дразнили за худобу, длинный нос, придумывали клички одна другой хуже, не уступая мистеру Кайнду – отчиму Барбры. Вот тогда-то необходимость защищаться, обида на мать и отчима и начали формировать железный стержень в хрупкой смешной девчонке.

Впрочем, по дому и родным она временами всё равно скучала, такова уж природа детских сердец – они всё равно ждут даже самых суровых родителей, ластятся к самым жестоким людям. 
К примеру, когда её – ещё до появления нового маминого мужа – отправили в оздоровительный лагерь, она там так затосковала, что плакала каждый день. Удивлённые такой реакцией другие дети, сначала тихо взирали на эту рёву, потом стали дразнить и жаловаться воспитателям: «Миссис Смит, Барбара опять плачет!»

А она, отрываясь от подушки, поднимала мокрое лицо, вытирала красный распухший носик и грустно возражала: «Я не плачу, у меня просто слёзные каналы слабые…» Какаво, а? Гордая. И где только услыхала про слёзные каналы-то?

Но, как только её приехали навестить, она решила, что не пробудет в лагере больше ни дня. Приговаривая: «Мама, ты же заберёшь меня отсюда, ты не оставишь меня здесь?», она в спешке бросала свои вещички в какую-то коробку, мечтая поскорее снять колючую лагерную форму и очутиться дома. Но дом у них теперь был другой и, как оказалось, жить им предстояло с хмурым и грубым мистером Кайндом.

Пела Барбра, как дышала – при всяком удобном случае, не придавая этому никакого значения и не ценя этот свой талант. Он достался ей от матери, и вот уж кто, по словам нашей героини, был по-настоящему в этом смысле одарён. Но та не пошла за мечтой, ничего не сделала, чтобы стать певицей. А Барбра твёрдо решила упорно трудиться, рисковать, если понадобится, и добиться исполнения своей мечты. Не уединённого красивого дома, нет. Главной мечтой юной Стайсэнд было стать артисткой – всё почти в точности, как в «Смешной девчонке», хотя та история и не про Барбру изначально, а про Фанни Брайс.

В семье считали, что все грёзы их «носатой дылды» – глупости. Куда ей с её внешностью на сцену? Таким следует быть как можно тише и скромнее. Пусть вон на учительницу выучится или на машинистку. По большому счёту, она и в хоре зря поёт, только подпитывает свои честолюбивые замыслы! 
Но не ту напали. Характер будущей звезды окреп, амбиции проклюнулись, бунт назрел. В знак протеста он покрасила волосы в зелёный цвет, а когда мать, отойдя от шока, разозлилась и побрила дочь на лысо, Барбра нарисовала на своей голове смешную рожицу и пошла, гордо держа упрямую голову на прекрасной длинной шее. Хотите в машинистки отдать, чтоб дочь всю жизнь стучала по клавишам, ссутулившись под тяжёлым взглядом босса? А маникюр девочки видели? Как с такими длиннющими ногтями печатать? То-то.

В общем, было ясно, что эпоха послушания закончилась. Юная Страйсэнд утвердилась в своих намерениях, попробовав себя в школьных постановках и в передвижном театре, где сначала подрабатывала уборщицей, а потом стала выходить на сцену. И, окончив школу, наша героиня поспешила уйти из дома.

Понятное дело, что легко не было. Успех к ней пришёл довольно быстро, но всё-таки до того она успела услышать сотни отказов на кастингах, немного поучиться на курсах актёрского мастерства: на одном – под настоящим именем, на другом – под придуманным, назвавшись итальянкой Анджелиной Скранджелло. Чтобы жить самостоятельно, пришлось постоянно искать подработки – теперь её кормить было совсем некому, кроме неё самой. Даже в конкурсе, объявленном ночным клубом «Лев», она решила поучаствовать не ради продвижения себя как певицы (каковой она себя не считала), а потому, что выступающим там полагались хорошие бесплатные ужины. Во «Льве» у неё и был первый серьёзный успех у публики, которая обнаружила, что нелепая некрасивая девчонка поёт так, что закачаешься! «По голосу даже не вполне понятно – белая или чёрная…», – говорили поначалу. 
А тем, кто её не нанимал, она кричала: «Вы ещё пожалеете!..» И никогда не возвращалась в те места, где получила отказ. «Да я лучше буду делать шляпки, чем вернусь и стану их упрашивать!..»

А потом произошло грандиозное событие – Барбра Страйсэнд получила свою первую роль в бродвейской постановке «Я достану тебе это оптом». Роль была совсем небольшая, Барбра играла секретаршу мисс Мармелштайн (ах, как была бы рада мама, если бы дочь не играла, а стала бы секретаршей на самом деле) и появлялась на сцене нечасто. Но у неё был свой номер (хореографически, она, кстати, сама его поставила, удивив опытных коллег), и когда на премьере Барбра исполнила его, спела песню мисс Мармелштайн, произошло невероятное: публика устроила неизвестной актрисе трёхминутную овацию! Причём, начал её не кто-нибудь, а сам Леонард Бернстайн – знаменитый композитор и пианист!

Вот с того дня, можно считать, и началось стремительное восхождение этой удивительной звезды: она тут же получила признание критиков, первые награды, многочисленные предложения, подписала свой первый контракт на запись альбома, который вышел с оглушительным успехом, а всё последующие альбомы последовали его примеру, часто становясь золотыми, платиновыми и даже мультиплатиновыми. Не считавшая себя певицей, стала ею, а профессионалы, работающие с ней, начали говорить, что есть на свете разные певицы, но Барбра Страйсэнд – над ними, выше их.

Посмотреть записи концертов и живых выступлений этой артистки, так и не заподозришь, что у неё бывает волнение, мандраж. А на самом деле она, так стремящаяся на сцену, обнаружила сильнейший страх этой самой сцены, который не проходил. И в успех свой, столько лет слышавшая в свой адрес только насмешки и гадости, не могла поверить, считала, что теперь от неё ждут чего-то идеального, и боялась ещё больше! Это даже привело Барбру к психоаналитику. Больше того, был период, когда она вообще не пела на сцене, и не 2-3 года, а почти 27 лет!

Говорят, что масла в огонь подлили несколько писем, где были угрозы застрелить её во время выступления. Она не могла понять, чем заслужила чью-то ненависть, однако новый страх добавился к уже существующим. И во время одного большого концерта, где собралось 135 тысяч зрителей, она вышла с колотящимся сердцем и вдруг поняла, что не помнит ни единого слова!.. В следующий раз после того происшествия Барбра вышла на сцену только в 1993 году, и не потому, что страх прошёл, а потому, что она решила пользоваться телесуфлерами. Хотя и это не всегда ей помогало.

В кино всё-таки было куда проще в этом смысле. Да и опять же, она хотела быть актрисой, а не певицей. Первым её фильмом стала «Смешная девчонка», которая принесла ей международный триумф, а также первый «Оскар». Потом таких номинаций было немало, но второй «Оскар» достался почти 10 лет спустя, причём, дали его Барбре как композитору за «Лучшую песню» к фильму «Рождение звезды», где она сыграла главную роль и была продюсером. Кстати, в истории этой премии Страйсэнд стала первой женщиной-композитором, получившей подобную награду.

Других премий у неё столько, что и перечислять устанешь. Отдельный приз ей стоило бы дать за то, что она доказала: дурнушка становится невообразимой красавицей, если в ней полыхает пламя таланта. Множество людей подпишутся под словами, что несколько минут общения с Барброй, и ты уже влюблён в неё, и замечаешь только её прекрасные черты: сияющие глаза, удивительно очерченные губы, длинную шею, стройные ноги, изящнейшие жесты… Но браков у женщины, которая стала мечтой многих мужчин, было только два.

Думается, многие интересные подробности жизни Барбры Страйсэнд, её мысли и воспоминания станут известны вскоре – ведь в этом году выходит долгожданная книга её мемуаров. Возможно, мы даже узнаем, почему давно были объявлены, но пока так и не появились: киноверсия культового мюзикла «Цыганка», где наше героиня должна была сыграть властную мамашу Розу, и почему завис её новый режиссерский проект «Тощий и кошка» (фильм по реальным событиям), где главные роли предназначались Кейт Бланшетт и Колину Фёрту.

К слову, многие думают, что Страйсэнд постоянно получает тонны сценариев. На самом деле, нет. И вот, что она сказала по этому поводу: «Видимо, все думают, что я получаю так много сценариев, что даже не стану читать ещё один. А я в это время думаю: «Ну, где же сценарии?..» 
А вообще, напрасных ожиданий, суеты, пессимизма, который порой, честно говоря, накатывал, в жизни этой женщины теперь куда меньше. Она уже всё всем доказала. Даже себе. Недаром же Барбра сказала: «Человек интересен только в том случае, если он в ладу с самим собой. Я поняла, что следует верить себе, быть тем, кем ты есть и делать то, что ты должен делать, таким образом, как тебе следует это делать. Тем более вокруг столько поводов для радости. Вот ты проснулся утром — и это уже радость…»

П. С. А из её фильмографии в нашей подборке вот что: «Рождение звезды», «Смешная девчонка», «Йентл», «Повелитель приливов», «Чокнутая», «В ясный день увидишь вечность».

(Текст: Алёна Эльфман, наша подборка фильмов: vk.com/gdekultura)