«”Выпускник” стал самым прибыльным фильмом того года, но меня потом ещё целый год не снимали. И я почти полгода подавал, как и раньше, бумаги на получение пособия по безработице.»

«Артур Миллер лично пригласил меня играть роль в спектакле по его знаменитой пьесе “Смерть коммивояжёра”. Я сыграл её, держа в уме одного человека — своего отца, и очень переживал, что папа всё поймет, когда увидит спектакль. Но отец пришёл ко мне за кулисы и сказал: “Какой же твой герой беспросветный неудачник!” Отец был жертвой Великой депрессии, и я всю жизнь боялся, что меня постигнет та же участь.»

«Знаете, что я вам скажу — как первые осознанные годы ребёнка никогда не проходят бесследно, влияют на всю его жизнь, так и первые годы в творчестве оставляют неизгладимый след. Недаром я почти всю жизнь был постоянным клиентом психотерапевтов.»

Дастин Хоффман

В общем, единственный способ застраховаться от чужой — если не от своей собственной — пошлости. К тому же поэзия — это колоссальный ускоритель сознания, и для пишущего, и для читающего. Вы обнаруживаете связи или зависимости, о существовании которых вы и не подозревали, данные в языке, речи. Это уникальный инструмент познания.

Иосиф Бродский

Томас Маколей

Эрих Мария Ремарк, «Чёрный обелиск»

Картина на обложке: Ганс Макарт (1840-1884), «Пять чувств»

Может быть, тогда его охватит лёгкая тоска – тоска по тому, что он уже не настоящий труп, имеющий анатомию, а труп воображаемый, абстрактный, существующий только в смутных воспоминаниях родственников. Он поймёт, что теперь будет подниматься по капиллярам какой-нибудь яблони и однажды будет разбужен проголодавшимся ребенком, который надкусит его осенним утром.

Габриэль Гарсиа Маркес, «Глаза голубой собаки»

Картина на обложке: Сергей Кичко

Вот как Мстислав Леопольдович сам рассказывал об этом: 
«Скрипач Айзек Стерн, флейтист Жан-Пьер Рампаль и я очень дружили и всегда играли друг у друга на юбилеях. Однажды мне позвонили и сказали: «Готовится празднование 70-летия Айзека Стерна в его родном Сан-Франциско. Происходить всё будет в парке, на открытой площадке. Мы просим вас приехать». И тут мне сразу пришла в голову одна идея. Я им сказал: «Приеду, но только при условии, если никто не будет знать о моём приезде. Никто не должен знать! Никому не сообщайте! И чтоб в программе концерта меня тоже не было, скажите, что я якобы занят. И ещё вот о чём я вас попрошу: пришлите мне театральную портниху и мастера, который делает балетные туфли. Если вы согласны на эти условия — я приеду».

Они на всё согласились! А присланные специалисты сделали для меня пуанты 43-го размера и балетную пачку. Организаторам я сказал, что приду за пять часов до начала концерта, и мне будет нужна отдельная комната, и никто, кроме гримёров, не должен знать, где я.

Мне предстояло играть на виолончели «Лебедя» Сен-Санса. Его «Карнавал животных» был основным номером в поздравительной программе – под эту музыку знаменитый американский актёр Грегори Пек должен был читать некий «юбилейный» текст из жизни Айзека Стерна. Мне нужно было играть «Лебедя» после примерно такого текста: «И вот Айзек Стерн однажды встретил замечательную женщину, которая напоминала ему лебедя. Это была его будущая жена Вера Стерн. И он увидел этого белого лебедя, и он в него влюбился, и соединился с ним на всю жизнь…» В это время должен был вступать я с «Лебедем». 

А мне ещё нужно было договориться с концертмейстером группы виолончелей, ведь к моему появлению на сцене инструмент уже должен находиться там и быть свободным. Поэтому мы решили, что концертмейстер сделает вид, что ему плохо, схватится за живот, оставит виолончель и буквально «уползёт» за кулисы на глазах встревоженной публики, оркестра и юбиляра. И он справился блестяще, потому что сразу три доктора из публики поверили и побежали ему помогать!

С пианистом мне тоже нужно было договориться. Ведь он играет на рояле вступление к «Лебедю». Я сказал пианисту: «Ты начнешь играть вступление — эти медленные арпеджио „та-ра-ри-ра“, „та-ра-ри-ра“, „та-ра-ри-ра“, всё одно и то же — и так будешь играть сколько понадобится, может быть, даже полчаса».

И вот, Грегори Пек прочитал «лебединый фрагмент», виолончелист «уполз», пианист начал играть, и наконец я как могу выплываю на пуантах, спиной к публике, плавно взмахивая руками a la Майя Плисецкая… Доплываю до ящика с канифолью — устроить первую шутку и вступаю в него ногами, чтобы «поканифолиться». Потом беру смычок, канифолю его, дую на него. В зале тишина – ни шума, ни смеха, все ошалели или подумали: «Может, это Айзека Стерна подруга, старая балерина какая-нибудь. Пришла его таким образом поздравить».

И только когда я сел на место и начал играть, вот тут наконец раздался смех! 
Разумеется, я всё-таки сыграл «Лебедя» до конца. И должен сказать, я редко имел такую овацию, какую получил в тот вечер!»

Или взять случаи, когда самому императору требовалось новое рыцарское облачение. Поскольку у правителя и на сей счёт имелось своё видение, кроме того, кое-что он действительно в этом понимал (даже, как говорят, разработал особый вид пластинчатых доспехов, которые стали носить его имя), то влезал во всё – от внешнего вида до технических деталей. А если оружейник-профессионал Конрад Зойзенхоффер в чём-то возражал, то мог получить письмо со словами: «Сделайте Мне доспехи так, как желаю Я, поскольку не Вы, а Я приму участие в турнире…» И Конрад знал, что, несмотря на относительную вежливость императорского письма, стоит всё-таки поберечься навлечь на себя этот огонь холодной ярости. 
Ну, и вот, а однажды Максимилиану I пришло в голову сделать подарок другому правителю – английскому королю Генриху VIII. Люди по сей день спорят, что означает этот странноватый, а то, пожалуй, и страшноватый вид гротескного рогатого шлема? Это было в порядке вещей? Мода 500 лет назад царила такая? Это был нормальный подарок или подарок-оскорбление? Если последнее, то с намёком на что? На то, что Генрих VIII – рогоносец? Или на его, скажем так, нечеловеческое поведение, когда новые порядки насаждались жестокой рукой, не считаясь с десятками тысяч жизней? 

В общем, вопросов много, а ответов – не очень. К слову, утверждается, что рогатый шлем – только часть самого что ни на есть полного доспеха, который был доспехом костюмным, то есть имитировал одежду, в данном случае – роскошное одеяние аристократа XVI века. Хотя, кто его знает, как оно было… 

П. С. Два других шлема – так, для полноты картины. Тот, что с крылышками, сделал другой известный мастер немецкой школы – Лоренц Кольман, по прозвищу Хельмшмидт, что значит «Шлемник». Он сделал столько шлемов, что «Хельмшмидт» стало как бы его второй фамилией да ещё и перешло «по наследству» к тем его отпрыскам, которые продолжили заниматься ремеслом славного предка. 
А тот шлем, который тоже как бы с рожей, как и предназначавшийся для английского монарха, как говорят, принадлежал шведскому королю Густаву I. Знаете, безопасность безопасностью, гротеск гротеском, но всё же странные были времена и странные вкусы.

Марк Твен, «Жизнь на Миссисипи»

Юрий Гагарин, из интервью журналу «Огонёк»

Джо Кокер

Слушать!