И. Е. Репин. «Портрет художника»

Этому парнишке, вечно казавшемуся нахмуренным и настороженным, судьба отмерила щедро: и редких возможностей вдоволь, и таланта вдосталь, и достижений предостаточно. Даже любовью одарила, не скупясь – настоящей. Правда, разбавила этот мёд дёгтем бед и сомнений да жизни на всё про всё дала только 50 годочков.

А сколько всего в этот небольшой срок нужно было вместить!
Но детство своё Ваня Крамской не смог бы назвать, как принято, золотым времечком, и, пожалуй, хотел, чтобы оно поскорее закончилось. Замученная тихая мать, беспрерывно суетившаяся по хозяйству, отец, который – и трезвым, и пьяным – всегда был сердит, он так и запомнился сыну – кричащим злые, грубые слова. Оттуда, видать, и взялся этот насупленный взгляд Ивана Крамского – так смотрят битые жизнью беспризорники, которые ничего хорошего от взрослых не ждут. Позднее он даже порой жалел, что не умер в детстве. А друзьям, отважившимся спросить: почему у него обычно такой хмурый вид – при такой-то известности и семейном счастье, Крамской отвечал, что «личное счастье ещё не наполняет жизни!..» Ивану Николаевичу, как и многим другим думающим, неравнодушным людям, при столкновении с несправедливостью и жестокостью, трудно было чувствовать себя счастливым. Хотя годам к сорока взор его несколько прояснился.
А в детстве заставить Ивана перестать смотреть волчонком могла лишь красота родных мест. Ещё за 15 лет до рождения Крамского в стихах своих Кондратий Рылеев упомянул Острогожск: «Там, где волны Острогощи в Сосну Тихую влились; Где дубов сенистых рощи над потоком разрослись…». Кроме двух рек и густых рощ, поэт описывал также и пышные нивы, и необозримые луга, и большие табуны, и сады, в которых тонул городок. Жаль, что нынче и Острогощи, считай, нет – пересохла, и таких белуг, как раньше, там не водится… Но всё же ещё можно представить, какие это были места!

Помимо родной щедрой природы да рисования, ещё одним утешением и забвением была учёба. Пытливого, старательного мальчишку за учение не наказывали – не за что было, он уездное училище окончил с отличием. Порог этого заведения представлялся ему чем-то вроде границы, за которой простирается даль настоящей жизни и бесконечность познания!.. Тем более, почти в то же время умер отец – гроза, мучитель, препона всему. Однако пора дивных возможностей ещё не наступила, и юный Крамской занял место Крамского-старшего, получив его должность. Со стороны это, наверное, выглядело добросердечно и милосердно – общество не оставило вдову, сыну усопшего работу дали. Да и мы теперь понимаем, что точную руку и внимательный глаз – это Иван Николаевич начал отрабатывать именно на должности писаря, усердствуя в каллиграфии.
Но такая работа ему совсем не нравилась, он уже тогда мечтал о другом: «Милая живопись! Я умру, если не постигну тебя, хоть столько, сколько доступно моим способностям…» А в Острогожске к постижению подобного тогда можно было приблизиться единственным способом – пойти в ученики к местному иконописцу. Но, оказалось, это будет должность «мальчика на побегушках», а не ученичество, и Крамской ушёл от богомаза меньше, чем через год. А вскоре начался период, в итоге которого Ивана начали называть богом. Не торопитесь демонстрировать оскорблённые чувства, речь всего лишь о том, как Крамской стал «Богом ретуши».
Середина XIX века была не только временем огромного интереса к фотографированию, но и зарождением способов художественной обработки фото, которые в наше время доросли до фотошопа. А начиналось всё с ретуши. Живописный метод стартовал с создания всевозможных пейзажей на заднем фоне, но вскоре дело дошло до исправления дефектов кожи и создания псевдо-цветных фотографий. Умелые мастера ретуши, способные удовлетворить требования заказчиков, не увлекаясь «раскрашиванием» чрезмерно, ценились на вес золота. Иван Крамской прошёл путь от ученика фотографа и ретушёра, объездив с учителем за три года полстраны, до выдающегося специалиста своего дела. Он легко нашёл работу в лучших петербургских фотоателье и народ к нему валил толпами.

«Крестьянин с уздечкой»

И мог бы наш герой остаться в этой хлебной стабильной профессии, и вошёл бы в историю фотоискусства (хотя он и так вошёл). Но такой славы, какую принесла Крамскому живопись, ему тогда ожидать не следовало бы. Однако, благодаря похвалам его таланту и поддержке некоторых знакомых, в 20 лет Иван осмелился попытаться воплотить свою мечту.
Скромный, не слишком-то в себе уверенный, он даже удивился тому, что с первой же попытки поступил в Академию художеств. Но долго удивляться было некогда – следовало приниматься за учёбу, за долгожданное постижение живописи. Хотя ради куска хлеба Крамской какое-то время ещё подрабатывал ретушёром.
Годы в Академии, в целом, проходили успешно, но молодых художников не могли не разочаровывать косность устаревшей системы и некоторые преподаватели, более походившие на чиновников, чем на живописцев. Тем не менее, Иван Крамской был на хорошем счету и успел получить три награды до знаменитого Бунта четырнадцати.

Об этом бунте мы уже как-то рассказывали. Некоторые, упоминая об этом происшествии, порой упрощают всё до смешного: мол, лучшие выпускники, претендовавшие на учёбу за границей – за победу в финальном конкурсе, взбунтовались потому, что им предложили языческий сюжет – «Пир в Валгалле».
На самом деле причины оказались несколько сложнее. Студентам ведь и так было нелегко: допущенных к конкурсу (лучших из лучших) на сутки запирали в мастерских, чтобы в изоляции они создали эскизы картин на задуманные (в основном, самими же конкурсантами) сюжеты. Обычно – в рамках принятых в Академии библейских, мифических тем, реже – исторических и бытовых. Через сутки Совет Академии оценивал и утверждал сюжеты и эскизы будущей картины, и менять их уже было нельзя. Зато однажды изменили правила конкурса, и четырнадцать конкурсантов, включая Крамского, узнали, что, среди прочего, теперь участвовать в конкурсе можно лишь единожды, а тема (одна на всех) будет спускаться «сверху».
Всё это ученикам академии показалось странным и несправедливым, и они стали просили оставить им хотя бы свободу выбора сюжета, но Совет Академии только рассердился на дерзких юношей и дважды проигнорировал их просьбы. А в день конкурса сговорившиеся между собой студенты, под предводительством Крамского, просто попросили освободить их совсем от участия в конкурсе. Очень вежливо попросили. И ещё они хотели, чтобы их выпустили из Академии хотя бы с теми дипломами, которые они уже заслужили. Совет был невообразимо ошеломлён этим событием, которое вошло в историю как «Бунт четырнадцати».

За этим последовало ещё несколько важных исторических событий. Например, создание Крамским сотоварищи первой Артели художников. И было это не только в пику Академии, а для того, чтобы поддержать живописцев, лишившихся и оплачиваемой поездки за рубеж, и казённого жилья, и казённых мастерских, и даже возможности выставлять свои работы. Жить в складчину, работать дружно, помогать друг другу – вот в чём был выход! И товарищи образовали что-то вроде коммуны.
Но, как говорил Крылов: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт, и выйдет из него не дело, только мука…» Не все в Артели оказались воистину единомышленниками, не все оставались честны и верны заявленным принципам и уставу, хотя многим артель помогла встать на ноги. Да ещё и Академия сеяла рознь, присуждая почётные звания то одному, то другому участнику скандального протеста.
Иван Крамской так ничего и не смог поделать ни с совестью некоторых коллег, ни с управлением своевольным коллективом, и потому, взяв под руку верную жёнушку, вышел из состава артели, которая вскоре совсем распалась. Ну да ничего, для нашего героя наступало время проекта громче, глобальней – создание Товарищества передвижных выставок, которое стало очень знаменитым и сыграло важнейшую роль в истории русского искусства. Хотя и в Товариществе не обошлось без непонимания, споров и даже серьёзных ссор. Но со времён Артели Крамской знал, что, по крайней мере, один надёжный человек у него есть всегда.

«Женщина под зонтиком»

А ведь сколько людей говорило ему: «Не связывайся, забудь. Мы, так и быть, не будем называть эту женщину падшей, но всё-таки репутация у неё подмочена…» А Иван отвечал: «Да как же вы не понимаете? Её беда – в её верности и в том, что её угораздило полюбить мерзавца. Подать ей руку помощи – мой долг как человека, а если учесть, как давно и горячо я люблю её…»
И вот очаровательная Сонечка Прохорова, обманутая и брошенная любовница одного художника, стала законной женой другого живописца. Крамской не ошибся в любимой. Он не мог бы найти женщину более скромную и верную, более надёжную помощницу и единомышленницу. Это она взвалила на свои юные плечи основные бытовые заботы в Артели, это она родила Ивану Николаевичу шестерых детей, это она была с ним, что называется, в печали и в радости до самых последних дней.
А он с любовью изображал Софью Николаевну на своих полотнах и писал ей бесчисленные письма, в которых каждое слово было исполнено любви и нежной благодарности. А ещё Крамской, обзаведясь семьёй, не стал изображать человека искусства, далёкого от всего суетного, вместо этого он стал искать способ заработать, чтобы прокормить семью.

Основным таким способом, конечно, были портреты на заказ, которые, как уже говорилось, однажды он начал писать для самых важных и богатых людей Российской империи. Порой он брался за дело нехотя, почти стыдясь, что его работу хотят купить, что он – страшно вымолвить: продаётся! Но едва ли сторонний зритель сможет уловить существенную разницу между изображением друга художника и какого-нибудь князя, между портретами детей самого Крамского и отпрысков заказчика.
Ибо Крамской был более всего требователен к самому себе и постоянно совершенствовал технику, независимо от того, писал он Христа или чиновника, дочь или ученика, царицу или знаменитую свою Неизвестную. К слову, скорость тоже неуклонно росла – говорят, в последние годы он заканчивал портрет всего за один сеанс.
Любимым же его заказом стал тот, что поступил от великого мецената Павла Третьякова, который попросил для его коллекции запечатлеть знаменитых людей той эпохи. Живописец с охотой взялся за дело, а Третьяков купил ещё немало других картин Крамского.

«Портрет Л. Н. Толстого»

Почти о каждой работе Ивана Николаевича можно рассказать интереснейшую историю. Не исключено, что мы однажды так и сделаем. Пока же стоит отметить, что и заказные портреты Крамской выполнял не только с высоким профессионализмом, но и с душой. Не зря же он сам говорил: «Для того чтобы быть художником, мало таланта, мало ума, мало обстоятельств благоприятных, — надо иметь счастье обладать темпераментом такого рода, для которого, кроме занятия искусством, не существовало бы высшего наслаждения…»
И есть все причины полагать, что у Крамского был именно такой темперамент, что он, отдав большую часть жизни работе, испытывал наслаждение от неё, от тех тайн, что раскрывались ему в постижении мастерства. В 40 лет, когда у него самого уже были ученики, он писал: «Только теперь начинаю смекать немножко, что за штука такая – живопись…» Он многое хотел сказать своими полотнами и много неприятностей было у Крамского из-за выбора сюжета, непривычного ракурса, отхода от канонов, любви к изображению крестьян… Да мало ли к чему можно придраться.
Об искусстве же вообще у Ивана Николаевича, имелось особое мнение – он был из тех, кто верил в силу воздействия художественного произведения на человека. Вот, скажем, увидев однажды воочию Венеру Милосскую, он написал: «Впечатление этой статуи лежит у меня так глубоко, так покойно, так успокоительно светит чрез все томительные и безотрадные наслоения моей жизни, что всякий раз, как образ её встанет предо мною, я начинаю опять юношески верить в счастливый исход судьбы человечества…»

А уж его судьба человечества беспокоила. «Совестью» называли его в ближайшем окружении, «Носителем благородных помыслов», а мы бы добавили: и воплотителем тех помыслов. По крайней мере, он очень старался. И это не только Артель художников и Товарищество передвижных выставок, но и попытки устроить для артельщиков и прочих свободных художников выставочный зал, а также – новое художественное училище, в противовес Академии и её школам. Кроме того, был у него и опыт единения «физиков и лириков», когда вместе с Менделеевым он открыл «Общество единения художников и учёных».
Он писал манифесты, прошения, письма, статьи – причём, не только по вопросам искусства, хотя и на эту тему ему было что сказать: например, о роли художника в жизни общества, о его ответственности. Впрочем, тут речь всё же не только о художнике: «За личной жизнью человека, как бы она ни была счастлива, начинается необозримое, безбрежное пространство жизни общечеловеческой. Там есть интересы, способные волновать сердце печалями и радостями гораздо более глубокими, нежели обыкновенно думают…»
Крамского так глубоко тревожили, терзали разные беды и несправедливости, происходящие в мире и в родной стране: войны, людской эгоизм, погоня за наживой, произвол чиновников, строгий полицейский надзор за гражданами… Трудно даже представить, сколько он пропустил через своё сердце. А ведь иным хватило бы и смерти детей, чтобы сломаться. Иван Крамской похоронил двух сыновей. Он горевал страшно, но, видимо, счёл свои страдания ничем, в сравнении с материнскими, и потому на большой – больше, чем в человеческий рост – картине «Неутешное горе» изображена именно его жена, Софья Николаевна, стоящая около маленького гробика.

«Неутешное горе»

Крамской старел на глазах. Он уже давно болел и давно безуспешно лечился от аневризмы сердца, сердца которое он никогда не щадил. Ещё в 35 лет художник писал, подбадривая себя: «Были люди, которым ещё было труднее, вперёд! Хоть пять лет ещё, если хватит силы, больше едва ли, да больше, может быть, и не нужно…» После этого он прожил не пять, а пятнадцать лет, лишь пары месяцев не дотянув до своего 50-го дня рождения.
Он писал портрет знаменитого доктора Карла Раухфуса, который лечил детей Крамского и который создал в Петербурге уникальную Детскую больницу, тогда – лучшую в Европе. Сеанс понемногу шёл к концу, основная работа над портретом была уже окончена, но вдруг Крамской вскрикнул и упал, прочертив по холсту последнюю линию… Доктор Раухфус пытался помочь художнику, но безуспешно.
А Илья Репин вскоре написал о своём учителе – Иване Крамском: «Могучий человек, выбившийся из ничтожества и грязи захолустья, без гроша и посторонней помощи, с одними идеальными стремлениями, достоин ты национального монумента…

«Христос в пустыне»

(Альбом с картинами художника: vk.com/gdekultura)

(Текст: Алёна Эльфман)