Когда британцам нужно, они размахивают Оденом, будто флагом и с придыханием рассказывают о том, что родился он 110 лет назад не где-нибудь, а в Йорке – главном городе графства Северный Йоркшир.
А когда британцы не в духе, они морщатся при упоминании имени этого поэта, говорят, что он стал американцем, называют его предателем, а то и кем (чем) похлеще.

К слову, на счёт «похлеще». В определённой степени, британских недоброжелателей переплюнула австрийская налоговая служба. При чём здесь вообще Австрия? А дело в том, что первую и единственную недвижимость свою мистер Оден, поскитавшийся по свету, смог купить только после 50-ти лет. Он даже прослезился от радости, глядя на свой домик в австрийском Кирхштеттене и с тех пор старался проводить там каждое лето. И каким же шоком стало для него почти 15 лет спустя получение претензий от австрийской налоговой службы, которая насчитала за Оденом невероятно огромную задолженность.
За что оказался должен человек, который в Австрии и так только тратил деньги, ничего там не зарабатывая?
– Нет, – настаивала налоговая этой страны. – Он ведёт у нас бизнес: вдохновляется австрийскими пейзажами, потом описывает их в стихах, а стихи эти продаёт!..
Вскоре после этих претензий Оден умер от сердечного приступа. Конечно, едва ли та история с «оплатой австрийских пейзажей» стала непосредственной причиной смерти, но лепту свою, безусловно, внесла.

Однако вернёмся к тому, за что многие британцы не любили Уистена Одена. Конечно, у поэта были завистники – в основном, из числа менее талантливых коллег. Хотя не так уж трудно показаться менее талантливыми, по сравнению с человеком, который легко использовал чуть ли не все существующие в поэзии стили и методы – от традиционных баллад и англо-саксонского метрического размера до хайку, лимериков и самых модернистских форм.
Язык, звучание слов, словесные игры, возможности человеческой речи поражали Одена с юных лет и постепенно отодвинули в сторону и биологию, которой он собирался заняться, и даже горное дело, освоение земных недр – а уж этим он горел в детстве куда сильнее.
Судить о степени его увлечённости можно хотя бы по тому, что среди его игрушек всегда было полно научных книг по геологии, металлам и механизмам. Его завораживали промышленные пейзажи, всевозможные машины и шахты. Но литература вообще и поэзия в частности завоёвывала исподволь ум и сердце Уистена, и в университете он вдруг заявил: «Я намерен стать Великим Поэтом!..»

Впрочем, поговорить о его гордыни и заносчивости не получится. Оден всегда славился как надёжный друг и лучший помощник. И, кстати, его репутация в глазах общества могла быть куда более лестной, если бы он, например, афишировал всю ту разнообразную благотворительную деятельность, которой занимался многие годы. Но он старался делать всё тайно и очень сердился, если его имя упоминали. А уж друзей и знакомых он выручал постоянно! Даже для Бродского, вскоре после приезда того в Америку, Оден выбил финансовую помощь, что позволило Иосифу Александровичу дотянуть до первой университетской зарплаты.
Или вот ещё пример: не интересующийся женщинами Оден немедленно женился на дочери знаменитого писателя Томаса Манна – Эрике, поняв, что может её спасти, если сделает еврейку своей женой и увезёт из нацистской Германии. И даже на всякий случай разводиться с ней никогда не стал.

Но всё-таки вернёмся к нелюбви британцев. Одной из главных причин было клеймо марксиста-коммуниста. Хотя Уистен Оден не имел никакого отношения к большевикам, социалистам и т.п. Нет, у него имелся либеральный настрой и убеждённость в необходимости общественных реформ. Но причислять всякого, кто читал Маркса, к коммунистам – это слишком. С тем же успехом можно нарекать христианами всех, кто имел неосторожности переночевать в мотеле, где в прикроватной тумбочке традиционно лежит Библия.
А второй причиной нелюбви и причисления Одена к предателям родины стал его отъезд из Англии в начале Второй мировой, хотя он тогда просто рванул вслед за любимым человеком. А не из трусости или из желания избежать мобилизации, к примеру.
И ладно, если бы соотечественники сгоряча ляпнули «Предатель!», не разобравшись, в суете и напряжении военного времени. Но нет, они и потом, когда детали было легко прояснить, не изменили своего мнения. Годы спустя Одена, приглашённого давать лекции в Оксфорде, тамошние преподаватели зачастую окатывали волнами презрения. Ой, ну прямо, как Австрия, которая одной рукой давала нашему сегодняшнему герою Госпремию по литературе, а другой спускала с цепи налоговую.
Но, справедливости ради, стоит отметить, что большинство студентов Оксфорда профессора Одена обожали, старались напроситься к нему в гости и страшно сожалели, что его лекций так мало.

А детали, скажем так, оправдывающие этого «предателя», таковы. Вообще-то, как только Уистен Оден узнал о начале войны между Великобританией и Германией, он сообщил в британское посольство в Вашингтоне, что, если необходимо, он готов вернуться в Соединенное Королевство. Однако ему ответили, мол, дорогой мистер Оден, Вы – поэт и Вам уже за 30, а Великобритании сейчас нужны или солдаты или квалифицированные служащие помоложе.
И это было сказано ему – тому, кто ещё недавно добровольцем провёл два месяца в Испании, полыхающей в огне гражданского конфликта, а потом полгода пробыл на фронтах японско-китайской войны. Обо всём этом рассказано в его произведениях – поэмах, эссе, очерках. В 1942 он почти попал армию США, но его всё-таки не взяли – по состоянию здоровья. Вот такой вот предатель…

Когда Уистена Одена уже не было на свете, его произведения дважды становились невероятно популярны. Первый всплеск последовал за выходом фильма «Четыре свадьбы, одни похороны». Как говорят, до сих пор стихотворение «Похоронный блюз» очень часто звучит в Англии во время погребений. И это при том, что мнение об этом поэте вообще на родине не слишком-то изменилось, а британская королевская почта отказалась выпустить памятную марку в честь 100-летия со дня его рождения.
Второй всплеск произошёл после теракта в Америке, который привёл к разрушению Башен-близнецов. В связи с той трагедией широко цитировали стихотворение Одена, в котором были слова «Мы знаем по школьным азам: кому причиняют зло, зло причиняет сам…». Сначала люди заинтересовались этим произведением, а потом заодно прочитали и некоторые другие.

В завершение нашего рассказа о великом поэте – несколько его красноречивых цитат и замечательных стихотворений.

«У поэта есть только один долг перед государством — задавать пример правильного использования родного, повсеместно искажаемого языка…»

«Моя обязанность по отношению к Богу — быть счастливым; моя обязанность по отношению к ближнему — доставлять ему удовольствие и уменьшать его боль…»

«Я всегда находил существование приятным. Даже если ты орёшь от боли, тебе, по большому счёту, повезло – ведь ты ещё можешь орать…»

БЛЮЗ ДЛЯ БЕЖЕНЦЕВ
В городе этом десяток, считай, миллионов –
На чердаках, в бардаках и при свете ночных лампионов, –
Но нет приюта для нас, дорогая, здесь нет приюта для нас.

Было отечество, а ничего не осталось.
В атлас взгляни – поищи, где там было и как называлось.
Мы не вернемся туда, дорогая, нельзя нам вернуться туда.

Дерево помню на кладбище в нашей деревне.
Каждой весной одевается зеленью ствол его древний.
А паспорта, дорогая, просрочены, да, никуда паспорта.

Консул глядел на нас, как на восставших из гроба:
“Без паспортов вы мертвы, для отчизны вы умерли оба!”
А мы живем, дорогая, мы все еще как-то живем.

Я обратился в комиссию и услыхал, сидя в кресле:
“Если бы вы через год, а сейчас понапрасну не лезли”…
Ну а сейчас, дорогая, где жить нам, на что жить сейчас?

Был я на митинге, где говорили: нельзя им
К нашим тянуться – и так-то плохим – урожаям.
Это о нас говорили они, дорогая, они говорили о нас.

Гром прокатился по небу старинным проклятьем.
Гитлер восстал над Европой и крикнул: “Пора помирать им!”
“Им”, дорогая, в устах его значило – нам, это значило – нам.

Здесь пуделей одевают зимою в жакеты,
Кошек пускают к огню и дают молоко и котлеты.
А, дорогая, немецких евреев не терпят, не терпят они.

В порт я пришел и на рыбок взглянул у причала.
Плавать вольно им, резвиться, как будто войны не бывало.
Недалеко, дорогая, от берега – только от нас далеко.

В лес я вошел и заслушался пением птичек.
Нет у них вечных оттяжек, уверток, крючков и кавычек.
Не человеки они, дорогая, нет, не человеки они.

Сниться мне начало тыщеэтажное зданье –
Тысяч дверей приглашенье и тысячи окон сиянье.
Но не для нас, дорогая, те двери – любая из них не про нас.

Вышел на улицу – вьюга, колонны, знамена.
Тыща солдат маршируют целеустремленно.
Это за нами они, дорогая, – за мной и тобою – пришли.
(пер. В. Топорова)

В МУЗЕЕ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ
На страданья у них был наметанный глаз.
Старые мастера, как точно они замечали,
Где у человека болит, как это в нас,
Когда кто-то ест, отворяет окно или бродит в печали,
Как рядом со старцами, которые почтительно ждут
Божественного рождения, всегда есть дети,
Которые ничего не ждут, а строгают коньками пруд
У самой опушки,—
художники эти
Знали — страшные муки идут своим чередом
В каком-нибудь закоулке, а рядом
Собаки ведут свою собачью жизнь, повсюду содом,
А лошадь истязателя
спокойно трется о дерево ладом.
В «Икаре» Брейгеля, в гибельный миг,
Все равнодушны, пахарь — словно незрячий:
Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,
Но для него это не было смертельною неудачей,—
Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоно
Воды, а изящный корабль, с которого не могли
Не видеть, как мальчик падает с небосклона,
Был занят плаваньем,
все дальше уплывал от земли…
(пер. П. Грушко)

БОЛЕЕ ЛЮБЯЩИЙ
Глядя на звёзды, я знаю: для них
Я несущественный крохотный блик.
Нам безразличье зверей и людей
Вряд ли страшнее вселенских идей.

Что бы стряслось, если б звёзды вдруг
К нам возгорелись любовью подруг?
Равенство чувств не всем по плечу:
Я вот в любви быть первым хочу.

Был бы готов гореть и страдать
Ради звезды (пусть ей наплевать).
Страсти скрыла пространств темнота –
Я здесь в тоске: где она, та?

Если все звёзды внезапно умрут,
Мы в пустоте обезýмеем тут.
Долго без цели придётся брести,
Чтоб оценить бесконечность пути.
(пер. Артура Кальмейера)