Вантоз (Месяц Ветра) – так в новом революционном календаре назывался период, соответствующий временному отрезку с 19 февраля по 20 марта календаря григорианского.
После Великой французской революции Новый год стали отмечать в день осеннего равноденствия, 7-дневные недели превратились в декады, а у каждого дня в году появилось собственное имя – в виде названий растений, животных, минералов и орудий труда. Власти рекомендовали нарекать детей в соответствии с названием дня, в который они появлялись на свет – примерно, как в том же православии в этом деле руководствуются святцами.
Немногие граждане Французской Республики следовали той рекомендации, но какое-то количество детей с именами Корова, Морковь, Ртуть, Топор и т.п. всё же появилось. Проще всего было родителям девочек, которым посчастливилось родиться в какой-нибудь «цветочный» день – действительно, почему бы не продемонстрировать верноподданнический настрой, назвав дитя Жасмином, Лилией или Ландышем?

Если бы родители нашего героя 215 лет назад поступили подобным образом, то в историю вошёл бы великий французский писатель Алатерн Гюго.
В общем-то, звучит неплохо, да и встречалось такое имя с древности, но поскольку в календаре подразумевалось растение крушина вечнозелёная, это, видимо, не очень понравилось Софи и Жозефу Гюго. У их старших сыновей были классические имена – Абель и Эжен, а тут раз – и Крушина?
Кроме того, Софи была убеждённой роялисткой, которая, несмотря на опасности и иные воззрения мужа, чихать хотела на все эти «революционные святцы». Нет уж, пусть будет Виктор!

Ветер Странствий подхватил маленького Виктора в родном Безансоне и носил 5 первых лет жизни малыша по извилистым маршрутам его родителей: Марсель, остров Эльба, Париж, итальянские Авеллино и Неаполь, испанский Мадрид и снова Париж…
Старшие братья Виктора регулярно оставались в каком-нибудь пансионе учиться, а младшенького родители, чей брак уже трещал по швам, возили с собой – туда, куда гнала отца военная служба и (или) туда, где считала нужным остаться матушка, которая следовала то за мужем, то за любовником.
Самые прекрасные прогулки у Виктора Гюго были в Италии, самая первая школа – в Испании, а первая любовь и первые шаги к славе состоялись во Франции.

Позднее всё, что он написал до 20-ти лет, наш герой называл глупостями и просил не принимать во внимание. Но 14-летний Гюго не мог и допустить, что когда-нибудь скажет подобное – он был уверен в своей одарённости, со дня на день ожидал, что на него обрушится известность, а если нет, то был готов без устали трудиться ради того, чтобы она поскорее уже на него обрушилась.
И стоит признать, что о юном даровании заговорили, когда оному дарованию было 15. Виктор тогда очень кстати горел идеями обожаемой матушки, выражал в стихах и одах свои монархические убеждения и тоску по дореволюционной Франции, за что и получал похвалы и награды от правящей верхушки, которая к тому времени снова стала имперской. Правда, отец и его друзья относились к юному поэту-монархисту с усмешкой, считая, что это пройдёт также, как проходят юношеские проблемы с кожей. Ну, и, в общем-то, они были правы.
Сам Гюго об этом однажды написал так: «Из всех лестниц, ведущих из мрака к свету, самая достойнейшая и самая трудная для восхождения – это следующая: родиться аристократом и роялистом и стать демократом. Подняться из лавочки во дворец – это редко и прекрасно. Подняться от заблуждений к истине – это ещё реже и ещё прекрасней…»

К слову, если у нас Гюго известен как прозаик, то на родине его помнят, прежде всего, как поэта и драматурга, а потом уж как общественного деятеля, прозаика и художника.
Матушка была довольна успехами младшего сына, и даже отец перестал настаивать на получении Виктором «серьёзного» образования. А неутомимый новоявленный литератор уже нашёл применение своему кипящему творчеству – он взялся выпускать литературное приложение к одной из парижских газет. Почти все материалы в этом издании – поэтические, прозаические, критические и пр. – выходили из-под пера одного Виктора, но под разными псевдонимами.
Следующий период не то что не способствовал творчеству, но увёл Гюго в лирику. Адель Фуше – о ней одной он писал, ей одной мечтал посвятить жизнь и грядущие успехи. Он знал возлюбленную с детства, но семья Адели её возможный брак с Виктором не одобряли, поскольку претендент на руку дочери ещё не встал на ноги. А матушка Виктора была против из-за того, что глава семейства Фуше был косвенно причастен к казни её любовника. Чтобы пресечь отношения, Адель даже увозили подальше от воздыхателя, но, по легенде, он, когда у него не было ни монеты в кармане, прошёл пешком 350 км ради того, чтобы взглянуть на любимую ещё раз и обменяться с ней парой слов.

Но вскоре всё изменилось – молодому поэту назначили приличное ежемесячное пособие от королевского двора, а матушка его умерла. Сын очень горевал по поводу кончины матери, но от личного счастья отказываться не собирался. Адель с Виктором поженились.
И тут начинается история, которую многие рассказчики подают как превращение невинного романтического юноши в неугомонного ловеласа, который не пропускал ни одной юбки до самой смерти в 83 года.
Не хотелось бы никого обеливать ради обеления, но молодые супруги совершенно не подходили друг другу по темпераменту, однако, при этом, именно Адель первая изменила, да ещё и с приятелем мужа, вхожим в их дом. Для Виктора это был сильнейший удар, ведь обманули те, кого он любил… Но он не ушел из семьи – традиционно, ради детей. Их ведь уже было четверо, не считая самого старшего – Леопольда, который не прожил и года.

Вторая любовь, вероятно, ещё более сильная, закружила Гюго в вихре через пару лет после того, как расстроилась семейная жизнь. Ему было уже за 30, он многого достиг на литературном и драматическом поприще, но оставался весьма робким и неуверенным в себе мужчиной. Ему оказалось непросто открыть сердце красавице актрисе Жульетт Друэ, однако чувства Виктора оказались взаимными. Разве это – не счастье?
И тут женщина опять изменила ему. Ну, как изменила… Прекрасная Жульетт была не только актрисой, но и куртизанкой – в театре платили очень мало, а ей нужно было содержать не только себя, но и дочь. А ещё у неё были гигантские долги, узнав сумму которых, даже неплохо зарабатывающий Гюго ужаснулся.
Измена и этой любимой что-то надломило в нём: с одной стороны он больше всего на свете хотел вернуть Жульетт – например, обменяв слово выплатить за неё долги на слово оставаться принадлежать только ему. Красавица с радостью приняла такие условия от возлюбленного, готового освободить её, но оказалась в заточении другого рода.

Первое время любовь Виктора явственно отдавала местью и тиранией – осознанно или нет, он обижал любимую, велел переселиться в маленькую мансарду, отказаться от роскошных нарядов, жить экономно и всегда в ожидании его прихода. Но Жульетт всё сносила терпеливо, она не просто была благодарна, она любила его, поэтому научилась спокойно относиться ко всему, в том числе, к его похождениям и уж тем более – к его времяпрепровождению с семьёй.
Она знала, что он смягчится, что снова именно ей принесёт переписывать начисто очередное своё сочинение, что к ней первой он прибежит хвастаться успехом или плакаться о провале, что летом они отправятся вместе в ставшее традиционным путешествие…
А однажды Жульетт Друэ воздала сторицей Виктору Гюго – она спасла ему жизнь.

Политические ветра во Франции продолжали менять направление, монархия, при которой писатель даже стал пэром, пала, а Гюго уже отлично понимал, что, как ни меняется ситуация наверху, народу лучше жить не становится.
И потому большинство его произведений – это призыв к милосердию и братству, они посвящены, в основном, горестям простых людей: «Я в своих книгах, драмах, прозе и стихах заступался за малых и несчастных, умолял могучих и неумолимых. Я восстанавливал в правах шута, лакея, каторжника и проститутку…»
Ну, и ещё он, как многим хорошо известно, спас Собор Парижской богоматери, который в XIX собирались снести, ибо сочли его «старомодным». Но после выхода одноимённого романа Гюго к этому храму хлынул такой поток любопытствующих, что снести Нотр-Дам стало также неразумно, как убить курицу, несущую золотые яйца.

Так вот, спаситель собора, заступник нищих и убогих, защитник приговорённых к смертной казни имел серьёзный общественный вес и рупоры в виде газетных публикаций, поэтому-то к нему и обратился племянник Наполеона I – Шарль Луи Наполеон, который с самой юности очень-преочень хотел заграбастать верховную власть. Он даже долго плёл заговоры, придумывая, как бы её захватить, а потом его осенило!..
Он пригласил для беседы Гюго и показал себя таким искренним, таким человеколюбивым и страдающим за свой народ, что наивный писатель поверил. Поверил и устроил блестящую предвыборную агитацию под условным слоганом «Гюго выбирает Шарля Луи!». Народ тоже поверил (ведь сам Гюго рекомендовал!) и избрал Шарля Луи Наполеона президентом Республики. Ох, как же пришлось об этом пожалеть всем и, в первую очередь, великому писателю и гуманисту.
Редкий законопроект проходил без активного участия депутата Законодательного собрания Гюго. Например, рассматривали указ о народном образовании, которое решили поставить под надзор католической церкви, и наш герой тут же обвинил сторонников такого закона в стремлении «поставить иезуита повсюду, где нет жандарма». Но скоро все прения прекратились – Шарль Луи устранил законодательную власть, потом установил авторитарный полицейский режим, а затем провозгласил себя императором Наполеоном III.

Тогда Гюго стал одним из организаторов народного восстания и отправился на баррикады, хотя за его голову уже назначили награду.
Тем временем Жульетт сумела, подключив старые знакомства, оформить поддельные документы и вывезти Виктора из Франции. Сначала они отправились в Бельгию, потом на один из островов в проливе Ла-Манш – Джерси, а ещё через несколько лет – на соседний остров Гернси.
Семья Гюго, изгнанная из Франции, присоединилась в нему, отчего спасительнице Жульетт снова пришлось отселиться. Но на Гернси Виктор смог купить дом, а её поселил по соседству, и в те годы непременной частью его строжайшего режима были воздушные поцелую в сторону окон Жульетт и ежедневная прогулка с ней по живописным местам острова.
Своим долгом Гюго считал постоянную финансовую помощь таким же изгнанникам, как и он, но менее везучим – ведь он-то продолжал писать и публиковаться. Кстати, эти траты на чужих людей, да и сама и жизнь на тихом острове не нравились его родным.

Лет через 5 после отъезда Гюго, Наполеон III изволили амнистировать мятежного писателя, но амнистированный заявил, что вернется на родину лишь тогда, когда туда вернется свобода. А падения режима пришлось ждать ещё почти 15 лет, хотя если бы не грянула Франко-прусская война, во время которой император Луи попал в плен, ещё неизвестно, как бы всё обернулось.
Но что увидел Гюго во Франции после переворота? Те же дрязги, борьбу за власть и нищету простого народа. Его с восторгом встречали на улицах, но временное правительство попросту игнорировало. Тот, кого называли совестью Франции, пытался как-то примирить соотечественников, писал воззвания ко всем участникам Франко-прусской войны, отдавал гонорары на отливку новых орудий и на помощь неимущим, терпеливо сносил тяготы осады и кормил бедных детей, вспоминая своих…

Своих оставалось только вспоминать, ведь безжалостный ветер времени унёс почти всех: любимая старшая дочь утонула совсем молоденькой, только-только выйдя замуж, обоих сыновей в начале 1870-ых одного за другим унесли тяжёлые болезни. Их смертей уже не увидела жена Гюго – Адель, она умерла ещё в 1868.
Виктор занимал себя общественной деятельностью и находил некоторую отраду только в маленьких внуках – Жанне и Жорже. А потом ему привели ту, которая выглядела как безумная нищенка, и эта оборванная сумасшедшая была его некогда прекрасной младшей дочерью Аделью, чья психика всегда внушала беспокойство.
Адель бежала вслед за офицером, которого она встретила и полюбила ещё на острове в Ла-Манше и за эти годы совершенно помешалась. Ошарашенному отцу только и оставалось, что найти для дочери подходящее заведение, где несчастная, судя по всему, прожила ещё больше 40 лет.

Со стороны последние годы жизни Гюго кажутся блистательными – он окружён почитанием и со стороны народа, и со стороны официальных властей, он сказочно богат благодаря бесконечным переизданиям его книг, его 80-летие отмечено многотысячным шествием благодарной публики около его дома и сотым представлением его пьесы «Эрнани» – на этот раз с самой Сарой Бернар в главной роли.
Но у него пару лет назад уже произошло кровоизлияние в мозг, после которого он обычно мрачен и не может толком работать. А когда в 77 лет умерла и верная Жульетт Друэ, он и вовсе потерял смысл жизни, и протянул только два года – не успев прийти в себя после инфаркта, получил ещё и воспаление лёгких.
Хоронили Виктора Гюго – вопреки его завещанию – пышно и очень долго. Иначе не получилось, очень уж много – около миллиона – было желающих с ним попрощаться. Не воздушный вихрь, но плотный людской поток кружил в почтении около гроба с телом этого великого человека – того, кто был совестью Франции, кто оставил ей бесценное литературное наследие, кто своим трудом возродил и обогатил французский язык, кто умолял всех только об одном – милосердии и сострадании к ближнему: «Лечить зло, не ополчаясь против него гневом, а добром и милосердием – это будет просто и величаво…»