– Самокопание – интересная штука. Мы долго думали, как же себя классифицировать, к какому музыкальному стилю отнести, но это всё никак не получалось. Наше творчество весьма эклектично. И вот появилась эта фраза, и нам показалось, что она в достаточной мере нас характеризует. А алкоголь, куда же без него?

фото: Григорий Собенин

– Интересно, что многие команды включают в характеристику собственного музыкального стиля эту приставку «алко». Как вы думаете, в чём причина?

– Я ни одной песни, честно говоря, не написал, будучи в состоянии опьянения. Но алкоголь – один из видов досуга у многих, чего уж там.

– И все-таки: что там с вашим личным пониманием экзистенциализма?

– Ну, об этом же у Сартра и Камю, собственно, сказано. Человек ощущает всю полноту жизни лишь в критические моменты, порой на грани со смертью. Только тогда открываются истинные эмоции. У нас практически нет весёлых песен, но это совершенно не означает, что я депрессивный человек, думающий о суициде.

– Ваше отношение к абсурду. Каково его место в нашей жизни?

– Абсурд – это, наверное, всё же плохо. Посмотрите, что вокруг нас творится. Существует, конечно, такой добрый абсурд из детских книг Хармса или Кэррола. А есть мрачное кафкианство. Просто включите телевизор, почитайте новости, и вы поймете – стоп, этого не может быть.

– Важно ли чтобы такие песни, наполненные глубоким смыслом, заставляли что-то изменить в слушателях?

– Я педагог по образованию, посему должен нести вот это «разумное, доброе, вечное». Но мне, автору, кажется, что не стоит загружать людей собственными проблемами. Понятно, что все эти переживания аккумулируются, накладываясь на фильмы и книги. Так и рождаются песни. Как уж там люди воспринимают эти переживания, воплощенные в композициях, меня не особо заботит. Ты просто создаешь настроение, а что там человек чувствует – его личное дело.

– О чем бы вы никогда не стали писать песни?

– Я никогда не буду трогать политику. В политике у нас, как известно, лучше всего разбираются дворники – посудомойки – лифтёры, а мне не хочется рядом с этими людьми находиться. Панки вот про анархию поют, но что они в этом понимают? Их же первых в такой ситуации и завалят на улице. Я также не стану затрагивать религию, потому что эти вопросы – сугубо личные для каждого человека. Сейчас вообще модно высказывать свою гражданскую позицию по поводу и без.

– То есть вы считаете, что выражение собственного мнения, гражданской позиции есть некий мейнстрим?

– Да, именно так. Я не хочу к этому иметь отношение.

– Но ведь вам могут возразить, мол, что это ты от этого отстраняешься, типа, самый умный?

– Творчество не должно служить чему-либо, пропагандировать там что-то. Самое искреннее творчество – «в стол». Чтобы человек что-то создавал, не будучи зависимым от мнения общества. Если это потом оказывается кому-то нужным, значит, ты попал в точку.

– Неизменный атрибут любого интервью – вопросы про творческий путь. С чего у вас всё начиналось?

– Я начал заниматься музыкой в своей родной Вологде в 1996 году. Это была панк-группа «Саркома»:  гитара «Урал», полное отсутствие какого-либо серьезного аппарата, играть никто не умел. Потом был проект «Идеальная семья», в нём присутствовали элементы фолка. А затем, через некоторое время, возник проект «Радиопомехи», я веду отсчет этой команды с 2009 года. Мы не сотрудничаем с лейблами и стараемся все писать в домашней студии, поддерживая статус «независимой» группы.  

– В характеристике вашей группы есть слово «инди», от английского  independent, как все мы понимаем. Как вы относитесь к инди-стилю, и важно ли быть независимым в музыке и в жизни?

– У нас есть желание быть максимально независимыми. Я не связан работодателем, у меня нет автомобиля и банковской карточки тоже нет. Если нужно куда-то перемещаться, у меня есть велосипед и самокат. Муниципальным транспортом стараюсь не пользоваться. Я такой гриб-паразит в обществе. Наверное, это моя личная попытка независимости.

фото: Григорий Собенин

– А семью-то вы как кормите?

–  Дык, находятся деньги (улыбается).  Если же говорить об инди-музыке, то надо понимать, что зачастую её делают представители субкультуры хипстеров. Мне такое творчество не представляется интересным. Но, с другой стороны, эту приставку можно присовокупить к абсолютно любому стилю. Суть в том, чтобы действительно быть самими собой, не находясь в зависимости от продюсера или формата. Расскажу, как мы пишемся: дома с ноутбуком. Вот вам и студия. Я пою, а свободной рукой псу брюхо глажу. Мы пытались писаться на студии, но там звукорежиссёр вмешивался в процесс, говорил постоянно, что ему не понравилось. Но ведь главное в том, чтобы я знал, что спел именно так, как это должно звучать. На студии выберут дубль, который лучше звучит, но мне важнее собственное ощущение.

–  Давайте от витиеватостей к конкретике перейдем. Сегодня, третьего июня, у вас состоится концерт в Петербурге, а завтра – в Москве. Какие эмоции вы обычно испытываете до, после и во время выступления?

– Сегодня, впрочем, как обычно, будет место импровизации. Играем акустическую программу, без репетиций. Я каждый раз испытываю такое приятное волнение. После концерта обычно выжат как лимон. Абсолютно каждый концерт надо играть так, словно это последнее выступление.

– Как пишутся песни? Что появляется раньше: музыка или текст? Случались ли необычные ситуации, в которых рождались песни?

– Заставить себя написать песню невозможно – элемент вдохновения должен присутствовать обязательно. Но вот как они рождаются – я не знаю, правда.  Песню «Дед мороз умер» я написал, помню, когда пек блины! А как-то шёл через мост, смотрел на облака, в голову пришли строки, которые затем сложились в песню «Радиокошмары». Я не ношу с собой специально какие-то блокноты для записи. Если идея стоящая, она обязательно сохранится в памяти.

– Время банальных вопросов. Нельзя не поговорить с лидером группы «Радиопомехи» про радио. Ваше отношение к этому виду СМИ? Сохраняет ли оно свою актуальность в эру Интернета? Какие станции вы предпочитаете?

– Начнем с того, что радио я не слушаю вообще. У меня нет привычки ходить по улице в наушниках, а дома мне это не нужно. Садиться и специально его слушать – как раз тот самый абсурд. Что до формата – то он делает творчество очень причёсанным: запрет на нецензурную лексику, на определенные темы. Звук также вынужден находиться в определённых рамках. Это неправильно. Есть некоммерческие проекты, как, например, «Свое радио» Семена Чайки. Это даёт определённую надежду.

– У вас есть творческое такое прозвище «Муравей». Как появился этот никнейм?

– У Александра Лаэртского есть одна песня с названием, где два слова нецензурных, а третье – как раз «муравей». Когда я учился играть на гитаре, эта вещь была одной из первых, которую я освоил. Ну и как-то закрепилось за мной это прозвище. Но мне повезло, что из трёх слов именно Муравей мне достался (смеётся). В этом, кстати, даже есть определенный смысл. Парень-то я трудолюбивый.

С Сергеем Рудаковым беседовала Марина Константинова,

специально для проекта «Где культура»;

фото предоставлены организаторами