– Ты помнишь первый свой коллаж? Вот самый первый.
– Самый первый — это было в школе в 9 классе. Нам неожиданно сказали сделать стенгазету. А в то время я и моя подружка, мы панковали. Причём панковали так серьёзно, с бунтарством, со всем. И мы решили, что просто рисовать стенгазету — банально. Это предмет был английский.
Мы выбрали темой «Sex Pistols» и панков Британии. И мы сделали огромного такого панка из журналов. Причём нам только тогда пришла идея, что можно из журналов ещё и что-то делать. Уже и не помню, кто из нас двоих это придумал.
– То есть вы сами додумались до этого? Не вычитали где-то, не увидели в газете?
– Да, и пошло дело. Честно скажу, у меня когда подростковая комната такая была – я вырезала понравившиеся картинки из журналов и вот вплотную их заклеивала.
– Это ещё до этих событий?
– Да, ну то есть это с детства ещё. И как-то постепенно всё это вот так выкристаллизовалось.

– Обычно все постеры клеят целиком, а ты вырезала прям фигурки, да?
– Да, я даже помню, это были всякие журналы типа «Звезда» или «Cool girl», что-то такое, где писали про всяких рокеров.
– «Cool girl» я тоже помню. Так, и вы сделали эту стенгазету, всё воплотили, как и хотели, и что, ты в этот момент поняла, что это, чёрт возьми, круто?
– Да, во-первых, с красками мне как-то всегда не очень нравилось. Ну то есть сам материал какой-то такой невесомый. А вот с журналами сразу чувствуешь какую-то материальность. Ну, бунт – он же бунт. И поэтому когда ты берёшь глянцевый журнал, кромсаешь его на кусочки и получаешь панка, вот это было то самое чувство…
– Да, почти как разбить гитару на сцене!
– Почти как разбить гитару на сцене, точно.
– И ты как скоро начала делать это на постоянной основе для себя? Сразу или у тебя был какой-то перерыв перед тем, как ты свои коллажи стала собирать?
– Нет, наверное я делала их всё это время, но они были не очень такие серьёзные, просто скорее как игра. А серьёзные работы начались уже в универе. Самый первый, основательный — это был Боб Марли, у меня была огромная фотография, и я пыталась сделать прям очень реалистично.

– Это тот самый Боб Марли, которого я видела там? То есть это такая первая серьёзная работа?
– Да.
– Как это вообще происходит, сбор материала? Ты берёшь, скупаешь журналы, пофигу какие, и потом их уничтожаешь или это как-то иначе происходит?
– Иногда я покупаю журналы, мне, например, понравилась обложка, я покупаю. Но чаще всего я прохожу по каким-нибудь салонам красоты в округе и прошу их просто отдать. Или мне сейчас много друзья отдают, начитались и отдают мне.
– А салоны красоты отдают? Не жадничают?
– Отдают, у них там их очень много лежит. Они дают почитать клиентам, чтоб не скучали.
– То есть хватает тебе материала?
– Да, если честно, мне их уже столько надавали, что у меня уже целый ящик журналов, такой огроменный.
– Я вот, знаешь, когда смотрю твои работы, не могу понять, как можно так подобрать цвета? То есть вот огромное же полотно, и эти все мелкие кусочки, они все гармонируют друг с другом. Как долго это происходит, насколько это кропотливо и не утомляет ли такой процесс?
– Ну, честно сказать, по времени это может быть и за день, а может занимать год и полтора. Наверное, самое долгое (причём, она здесь висит) — это Тель-Авив, который я мучилась и лепила 3 года.

Было как-то тяжело, он у меня всё не выходил, всё не получалось. А по цвету на самом деле подобрать вообще не сложно.
Сама суть в том, что коллаж — он же состоит из кусочков, то есть цвета немножечко отличаются, но когда ты смотришь на него, он кажется целостным. И вот эта магия мне тоже нравится: то есть из разных кусочков ты получаешь какой-то целый образ.
– Прям как у людей…
– Как у людей, да.
– Что самое сложное в этой работе: цвет сопоставить или форму соблюсти, или реалистичность?
– Для меня самое сложное, то, что всегда очень много времени отнимает — это мелкие детали. Например, если ты делаешь портрет, там очень много переходов цвета и каждую деталь надо вырезать прям точно-точно-точно по контуру. Вот это, наверное, самая кропотливая часть.

– У тебя образование или как ты так можешь? Я смотрю на Джонни Депа того же — и похож, и красиво. У простых людей так вряд ли получится…
– Ну я не знаю, во-первых, склонность к этому у меня вообще с детства, я прям всегда что-то такое мучила, рисовала, но образования, то есть высшего художественного, у меня нет. Я училась у художника, Таиров, вообще замечательный человек, темпераментный, просто чудо, и вот он мне дал, наверное, какие-то основы академического рисунка. А вообще всё по наитию.
– Видимо, это врождённый талант, который в тебе раскрывается сейчас. Так, а сколько всего работ у тебя, которые на выставке сегодня?
– Сегодня на выставке 13.
– Сегодня открытие и она будет две недели здесь проходить?
– Да.

– А как ты темы выбираешь, мне вот интересно? Что именно изобразить. Как это приходит к тебе?
– А вот что зацепит. Например, у меня одна из картин, которая тут выставлена – «Даль». Несколько недель я мучительно смотрела на вид из своего окна — это такое серое небо, трубы завода, всё какое-то супермрачное и вот в итоге это вылилось в картину.
– Это в Питере было наверняка?
– Это в Питере было. Кстати, в Питере самый творческий мой период. Потому что так часто идёт дождь, что очень много времени сидишь дома и действительно просто что-то такое делаешь.

– Супер! Там есть коллаж помещения — кровать, коврики, это твоя комната, я так подозреваю?
– Нет, это не моя комната. На самом деле я просто поняла в один момент, что никогда не пробовала делать интерьеры. То есть у меня были какие-то пейзажи, портреты, были натюрморты, а до интерьеров никогда дело не доходило. Я её сделала буквально за пару дней.
– Так ты это выдумала?
– Да, придумала. Просто полистала какие-то журналы по интерьеру, что-то сообразила и всё.
– То есть и то, чего не существует в действительности, ты тоже изображаешь?
– Да, конечно.
– А есть ещё такие работы, которые тобой придуманы?
– Ну, натюрморты более мелкие.

– Есть ли у тебя какое-то видение развития этого твоего хобби? Может, чего ты хотела бы дальше или мечта какая-то или ты уже что-то планируешь?
– Не знаю, мне кажется, про планы — всегда самый тяжёлый вопрос. Конечно, мне хочется в этом развиваться, хочется выставляться дальше, больше, добиться каких-то успехов на этом поприще. Пока я просто сжимаю пальцы крестиком и надеюсь, что всё получится.
– Чего тебе и желаю, искренне и от души!
– Спасибо!
– Ты каждый день этим занимаешься?
– Не каждый, но практически каждый.
– Я вот и смотрю, что наверняка этому нужно много времени посвящать, не так, что раз в месяц сел…
– Вот сейчас у меня кстати первая работа, которую мне заказали. Мне заказали портрет Моррисона, и я уже второй месяц его леплю. Я поняла, что на заказ намного сложнее себя заставить засесть.
– Почему?
– Ну, потому что одно дело, когда что-то тебя вдохновляет, мотивирует, тебе очень хочется и другое дело, когда чувствуешь…
– Что как бы нужно, да?
– Да.
– То есть к тебе можно и обращаться заказывать работы?
– Конечно!
– Хорошо, тогда я скину координаты, как тебя найти, потому что мне кажется, это очень круто и наверняка кто-то захочет такой портрет себе. Всё, спасибо огромное!
– Спасибо тебе!

(Текст: Ирина Орлова).

Преподавателей трое: Юрий Васильев — мастер курса, педагог по сценической речи, Максим Пахомов — педагог по сценическому движению и Михаил Каргапольцев — преподаватель актёрского мастерства и сценической речи.

В течение четырёх месяцев участники упорно занимались, и вот, в преддверии показа итоговой работы курса PRO ACT, Где культура встретилась с педагогом и режиссёром финальной постановки курса — Михаилом Каргапольцевым. Он рассказал про тех, кто нашёл смелость попробовать себя в театре, про острохарактерность, и даже немного про судьбу.

– Для кого предназначен именно этот курс — PRO AСT?

– Вообще PRO ACT COURSE рассчитан на людей, которые увлечены театром, не только в любительском плане, но и в профессиональном. И полупрофессионалы у нас есть, которые нигде не служат, но увлекаются театром.

В этот раз курс направлен на острохарактерность. И мы попробовали новые тренинги, направленные именно на неё: то есть, как проявить образы, которые нас удивляют. Мы идём по улице, и нас удивляет какой-то человек. Действительно какой-то необычный, уникальный. Вот эту уникальность мы и ищем. И через неё мы попадаем в острохарактерность, потому что мы уже отходим от себя частично, потому что мы немножко другие. А нам бы в другой шкуре побывать, которая остро чувствует мир.

– У вас есть какой-то общий метод? Или у каждого свой?

– И Максим Пахомов, и Васильев Юрий Андреевич — они оба мои педагоги, мы с ними давно уже сотрудничаем. У Юрия Андреевича есть свой подход к сценической речи и своя школа. И я, конечно же, его ученик и продолжатель. По актёрскому мастерству, если говорить обо мне, то это какие-то мои личные находки, мои соображения, мои тренинги. Я ещё ищу что-то, вместе с ребятами. А школа у нас одна — академия.

– Всё-таки сама по себе «острохарактерность» – что это такое? Как её можно определить?

– Острохарактерность можно и разделить: характер острый. То есть человек, который нестандартно относится к жизни и к миру вообще. Чтобы уже на примере разобрать: мы взяли пьесу Александра Копкова — забытого драматурга-петербуржца. У него есть две известные пьесы — это «Царь Потап» и «Слон». В «Слоне» острохарактерность очень явна. Он взял тему, в которой жил: деревня, кулаки, раскулачивание, коллективизация, Сталин, Ленин… В этом времени мы находимся. И естественно там деревенские персонажи: партийные люди, воры, кулаки.

Они, конечно же, все поставлены в очень разные, но острые обстоятельства. Они не просто проживают жизнь, а с ними случаются целые катаклизмы: от царя они приходят к партии. И это не может не повлиять на человека, на его действия, на его мышление. И вот это, как раз-таки, и есть моменты острохарактерности, когда кардинально всё меняется. И конечно страшные моменты в это время происходили, но и юморных было немало.

И вот мы стараемся это острое время, острые характеры людей, которые пришли в это время, проявить, найти, понять. И попробовать их на сцене, попробовать к ним приблизиться. И актёры получают тренинги, в которых они выходят за рамки собственного понимания и мироощущения, когда они погружаются в новый мир. В этот раз я пробовал, чтобы актёры отходили от себя: они делали этюды на своих родных — на бабушек, например, которые действительно все это могли застать. Они особенные, они не как мы. Нам проще, честно, нам проще. А там у них были обстоятельства, в которых приходилось вертеться, крутиться, и это замечательная почва для наблюдений. И одним из основных направлений было наблюдение: за тем временем, за теми людьми.

– Чем обусловлен выбор пьесы — почему именно «Слон»?

– Мы искали пьесу, где максимально сможем отойти от себя самого. Мы смотрели видеоматериалы, хроники, и посредством таких знаний, приходили к пониманию того, что сейчас конечно невозможно играть от себя. И они немножко перевоплощались, одевали на себя маску, образ. У кого-то получается хорошо, у кого-то, понятно, не совсем получается. Но мы стараемся с каждым успевать работать. Людей достаточно много на курсе, каждому нужно что-то дать, чему-то научить.

На самом деле, пьесу выбрал Юрий Андреевич, он сказал: «А вот есть Александр Копков». Я про него ничего не знал, абсолютно ничего. Я пошёл в библиотеку, прочёл его пьесы, все очень скудные воспоминания о нём. Но стиль его письма, юмор его пьес меня поразил. Я, честно, для себя его открыл и заразился. И я надеюсь, что заразил других.

Пьеса не сразу давалась, потому что были такие моменты, что нужно было сначала раскрепоститься, свободу найти, просто в теле своем попребывать. В группе не все профессионалы, зачастую там любители. Кто-то уже проходил подобный курс, со мной или с Юрием Андреевичем, им уже проще. Но и те новички, которые пришли, очень здорово рванули и в понимании театра, и в актёрском мастерстве. Им это многое даёт.

– Есть что-то, что объединяет этих людей? Почему непрофессионалы вдруг решают пойти на курсы актёрского мастерства?

– Причины разные, но, в основном, им не хватает в жизни какой-то встряски, игры… Свободы. В основном, все говорят про свободу. Душевная свобода, свобода тела, творческая энергия, воображение. Я уже не первый год этим занимаюсь, и уже понимаю, что это как болезнь, хандра, действительно этого мало.

В творческих людях, в которых есть какая-то творческая изюминка, харизма, – с этими людьми очень интересно работать. И с людьми, которые не нашли… то есть, ты на них смотришь и понимаешь, что у них глубины ещё очень много, а они сами этого не видят. Конечно приятно им приоткрыть какие-то неожиданные для них самих моменты.

PRO COURSE – он чем интересен, он немного серьёзнее, чем, к примеру, курс inTRAINING, который я вёл здесь раньше. В PRO ACT мы планку ставим серьёзно выше: мы стараемся работать как в академии. Мы не сюсюкаем, и так правильнее. Иначе будет уже любительское отношение. Здесь есть процесс, здесь есть задачи, которые ставятся и которые ребята стараются выполнять, естественно, под нашим чутким руководством. Мы стараемся бдить.

Мы с директором театральной гостиной VINCI Алексеем Козловым и художественным руководителем Марией Галязимовой привыкли всегда доводить всё до показа, чтобы у тех, кто пришёл на курс, был момент стресса и столкновения со зрителем. Чтобы они до конца постарались, не просто прошли курс, поработали с материалом, а чтобы у них в итоге был… может не «результат», но какая-то отправная точка.

– С какими сложностями сталкивались в ходе курса?

Сложности, на самом деле, во времени. Желание, по крайней мере, у этого курса, огромное. Тут ещё сказывается, что полупрофессионалы и профессионалы подтягивают тех, кто пришёл в первый раз. Мы должны здраво понимать, что мы можем сделать за четыре месяца, но мы прилагаем все усилия: возникают дополнительные встречи, они сами дополнительно встречаются. Чем больше времени, тем, конечно, качественнее будет финал.

Сейчас на выходе, а у нас осталось чуть больше недели, мы стараемся любое свободное время занимать материалом, мы его собираем, какие-то моменты уточняем. Это процесс. Они, в первую очередь, должны понять этот процесс. В результате они уже выйдут на сцену и будут с этим справляться. Мы им уже не поможем. Мы все наладили, многое попробовали. И теперь их задача, — самим справляться со зрителем, с персонажем, с ролью. Дотягивать её до конца, стремиться к каким-то своим сверхзадачам. По мне, так главная сложность — время.

– У вас были такие случаи, чтобы участник кардинально изменил свою жизнь после тренинга?

– Да, такое было не раз: несколько человек уходили, отзанимавшись, увлекались и продолжали. Увольнялись с работы. Это всегда для меня трепетная и осторожная история, потому что на курсе я ответственен за них — за психику, за физику, за всё. Конечно, я бы сказал: «Ты должен заниматься театром, театру нужны такие талантливые люди, как ты!»

С другой стороны, я понимаю, что вдруг я неправ. Я только рассказываю человеку ситуацию: плюсы-минусы, риски и так далее, и он уже сам приходит к решению. С каждым, конечно, по-разному. Но это очень интересно, потому что ты понимаешь, что судьба к тебе подходит и спрашивает: «Что делать дальше?»
Кто-то уходит в любительские театры после курсов, тоже интересно. Им этой среды не хватает значит.

– Всем желающим удаётся попасть к вам на курсы или вы проводите какой-то отбор?

Отбора пока нет. У кого есть возможность и желание — всем дорога открыта. Правда понятно, что курсы эти платные.
Работает вся команда. И один человек может всё разрушить или, наоборот, приподнять. Иногда после открытых уроков, презентаций курса, я, бывает, подхожу к какому-то человеку и говорю: «Послушай, мне кажется, что у тебя здесь всё получится». Иногда это заражает людей. Мне самому просто хочется с этим человеком поработать.
Иногда умалчиваю, когда ко мне подходят и говорят: «Я хочу на этот курс». Да, есть проблемы, и может большие, но если ты с ними справишься, то пойдём вместе.

– Как вы думаете, любого ли человека можно научить актёрскому мастерству?

– Актёр, в первую очередь, должен быть человеком театра, он должен знать о театре, понимать его, трепетно к нему относиться. Он должен знать, что такое слово, он должен к нему относится честно. Он должен понимать, что вокруг него люди, такие же как и он, кто-то лучше, кто-то хуже. А есть люди, которые этих таинств театра, к сожалению не понимают, они талантливы, но обучаемы ли они…

Леопольд Моцарт своего сына вылепил. Он понимал, что эта гениальность долго не продержится, что нужно что-то ещё, нужно чем-то её подкреплять. Как Моцарта, так и Паганини, отцы закрывали, чтобы они учились. Чтобы помимо своего безумного таланта, они имели опору в плане ремесла. А есть артисты, которых губит их талант, я может не прав, и может ещё встречу кого-то, кто меня развенчает и убедит, что не губит. Но зачастую таких гениальных артистов много, которые просто не сдержались, то есть не смогли ещё пройти с театром какое-то время. Чтобы было запоминающееся что-то, на века. Актёр должен к этому стремиться, потому что, если мы вспомним великих артистов прошлого времени — Станиславский, Чехов, Мейерхольд — гении, все как на подбор, обладали и талантом, и техникой. Сейчас этого меньше.

– Может ли актёрское мастерство пригодится в обычной жизни?

– Безусловно. Пригождается. Внимание, воображение, подход к вещам, физика, пластика, тело. Когда ты, опять же, какие-то вещи можешь сообразить быстрее, сделать креативнее, подумать о чём-то не под обычным углом. Это безусловно, классная практика. В жизни. Единственное, что надо умеючи это применять. Не переигрывая. Для нас это обычный момент, когда ты идёшь по улице и находишься в тренинге. Ты встаёшь утром, выходишь на улицу… и ты уже заточен на наблюдение за тем, что происходит вокруг — за людьми, за ситуациями, которые происходят на улице, в кафе. И можешь уже в копилочку к себе что-то положить.

– Какой навык для актёра можно назвать самым главным?

– Их много. Точнее, они все важны. Я уверен, что в академию не берут абы как. Там смотрят и проверяют конкретные вещи: переключение, как человек чувствует себя в пространстве, чего хочет, есть ли у него стремление… И конечно, в академию попадают не то чтобы уже подготовленные, но те, чья природа соответствует актёрской. Поэтому важно всё. В любой профессии — сталевара, столяра, механика — все принципы актёрского мастерства там есть. У меня актёрское — второе образование, я понимаю, что в каждой профессии все эти навыки нужны. Но они не актёрские. Они жизненные.

– Какое было первое образование?

– Инженер вычислительных машин и корпоративных сетей. Я попал в театр в Тольятти. Там есть замечательный театр «Дилижанс». Там я начинал. Я был тогда на втором курсе, а потом друг, который со мной учился на инженера, позвал меня в театр. Он был в кружке. Сказал, что у них спектакль-мюзикл «Алые паруса», и им нужны матросики. Я пришёл, две репетиции там посидел, а потом меня выпустили на сцену. Четыре года я там отзанимался, и мы даже успели создать молодую труппу.
В итоге я закончил учиться на инженера, хотя на втором курсе почти и перестал учиться, я как-то дошёл до диплома, сдал его на пять. Не знаю, как. Маму я уважил и пошёл заниматься, чем хотелось. Слава Богу.

Я приехал в Петербург. Я попал на курс Праудина. И то, что я встретился с этими людьми, с этими мастерами, у которых я учился, с которыми мы сейчас работаем… это судьба. В какой-то момент было сложно, но сейчас у меня остался только театр. Я занимаюсь только театром. И в этом свои плюсы, огромные.
Этот курс — для меня это тоже процесс обучения, оно продолжается. Я продолжаю задавать вопросы. Для меня это тоже процесс.

– Как появилась эта идея, почему серьёзные педагоги из академии решили заняться курсом для любителей и научить их чему-то?

– Раз уж педагоги это создали, значит у них было понимание того, что это нужно, необходимо людям. Эта потребность существует. Алексей Козлов видит это и понимает, каким может быть театр в наше время финансов. Каким может быть истинный чистый живой театр.

И так у нас пошло, у нас нет ни одного повторяющегося курса. Мы постоянно что-то придумываем, как в лаборатории. Вот в этот раз — острохарактерность. Направления всегда разные. Времени мало, поэтому мы стараемся хотя бы что-то одно за курс точно провести. И дальше, конечно, планы грандиозные — выводить это на ещё и ещё более серьёзный уровень.

Даже у любителей есть развитие. Это не только, чтобы потусоваться. И театральная гостиная тоже направлена на это понимание: мы здесь не тусуемся, мы занимаемся, обучаемся, находит новые грани в себе.

– Остались довольны этим курсом?

– Не доволен некоторыми моментами, но доволен командой. А дальше — седьмого посмотрим. Там всё будет видно. Я не могу быть довольным… в такой профессии это должны все звёзды сойтись. Много ещё задач, поработать над которыми не успеваем. Но ребята действительно классные, каждый из них — очень интересный человек. Я радуюсь, с ними работая.
Этот курс забавный, юркий, отзывчивый, очень разный. Мы много с ними пробуем. И иногда, думаю, что вот если бы я был на их месте, не зная ничего про театр… смог бы я? А вот у них получается, и, зачастую, даже засматриваешься на тот момент, когда человека прорвало в актёрстве, и он дальше продолжает в этом существовать.

____________________________________
В заключение, не могу не сказать, что зайдя в «VINCI» немного раньше назначенного, я застала прогон небольшой части пьесы. И я не сразу поверила, что это и есть участники того самого любительского курса, расспросить о котором я пришла. Уверена, что показ будет зрелищным!

(Текст: Аделаида Рош).