23 сентября, Эрарта.

Фото: Екатерина Лютикова

– Вы довольно часто даете интервью. По душе ли вам это занятие?

– Да, мне так даже больше нравится, чем петь песни или давать концерты. В интервью оттачиваются мысли. Знаете, как в спирте есть первая перегонка, вторая, третья, это еще в школе на химии проходят. Так вот, на интервью некоторые мысли находятся в зачаточном состоянии, потом они интервьюером слегка на свой лад интерпретируются. Далее я читаю свои высказывания уже несколько иными, преподнесенными профессионалом. Я сразу думаю: «О, как интересно!», после чего соглашаюсь с этой мыслью либо наоборот. И вот уже тогда беру ее и высказываю по второму разу. Таким образом, к третьему-четвертому пересказу мысль начинает мне нравиться.

– Во всех ваших интервью присутствуют некоторые ключевые темы: Купчино, медицина, контрабас, джаз, the Hat bar. Нет ли ощущения часто повторяющихся вопросов?

– Знаете, что такое джазовый стандарт? Это известная мелодия, причем не очень сложная. А вот гармонизация такого стандарта – настоящая бездонная глубина. То же самое касается и этих повторяющихся вопросов. Мы сами задаем некоторые темы, а затем по-разному их интерпретируем, в зависимости от ряда факторов, так как не стоим на месте, а меняемся и развиваемся. Более того, я люблю одни и те же вопросы. Сразу появляется творческий компонент, желание представлять разные трактовки.

– Но вы хотя бы каждый раз разные ответы даете?

– Стараюсь одинаковые. Но не получается.

– Вы помните свое первое интервью?

– Когда меня вызвали в 2002 году на собеседование в канадское и американское консульства, они называли это «интервью». Мне было отказано в визах в обоих местах. Нехорошие воспоминания о первом интервью (смеется).

– А как насчет хороших воспоминаний об этом?

– Да, был один интервьюер, который меня по-настоящему восхищал, Илья Семенов. Когда я читал его расшифровку наших бесед, то просто поражался. Я в этих интервью представал совсем другим человеком, каковым и не являюсь даже, крутым таким. Он действительно здорово расшифровал и редактировал текст, творчески подходил к процессу и представлял меня лучше, чем я есть на самом деле.

– О чем в интервью нельзя спрашивать?

– Можно спрашивать обо всем, нет никаких табу. Другое дело, как я из этих вопросов выкручусь. Немного напоминает горнолыжный спорт, когда едешь и думаешь, как обогнуть препятствия.

– Пришло время поговорить о пятилетии the Hat bar. Какие ощущения вы испытываете по этому поводу? Как пришла идея записывать юбилейные джемы на бобины?

– С чего лучше начать?

– С ощущений, разумеется.

– Wow! Было незабываемо. За эти годы мне удалось снять 380 джемов, сделав из них аналогичное количество видеороликов, которые присутствуют на моем You Tube- канале. Их можно всегда пересмотреть, освежить воспоминания. Это одно из тех достижений, которым я действительно горжусь. Удалось зафиксировать выступления практически всех мировых звезд джаза – вот настоящий кайф!

– Поскольку нет предела совершенству, что бы вы хотели улучшить в этом проекте? Планируется ли открыть новые филиалы «Шляпы»?

– Дело в том, что продукт этот штучный, очень тяжело из него устраивать сеть. У меня тогда начнется крайне непростая жизнь, я буду сердцем болеть за каждое место. Может истощиться чувственность, перейдя в фазу усталого цинизма. А я не люблю цинизм, не желаю быть усталым. Кроме того, наверняка на всем земном шаре найдется человек, который тоже захочет открыть подобное место.

– И вам не будет обидно?

– Конечно, нет. Я же не эгоист. Хочу, чтобы всем людям было хорошо.

– И все-таки: почему праздничные джемы было решено записывать на бобины?

– Вы знаете, кто такие хипстеры? Это фанаты бибопа. В современной трактовке – люди, которые некоторые вещи делают несколько нерационально. Сейчас хипстеры, допустим, вновь вернулись к аудиокассетам. Поскольку бибоп пышно расцветает в «Хэте», и мы не просто хипстеры, а тру хипстеры, был выбран формат бобинной записи.

– Чисто прикладной вопрос: легко ли в наши дни найти проигрыватель для бобин?

– Конечно. Можно купить хороший настоящий бобинник 80-х годов за пять тысяч рублей. Это дешевле, чем автомобиль.

– С недавнего времени джаз имеет для вас особое значение: проект «Джаз в большом городе», фестиваль в Сестрорецке, ваши сольные альбомы джазовых стандартов. Что вам это дает? Ставите ли вы «джазовую жизнь» на одну планку с тем, что вы делаете в Billy’s Band?

– Жизнь и есть одна планка. Я не сторонник двойных или тройных жизней, у меня все открыто. Что мне дает джаз? Если говорить честно, просто удовольствие. Это такой возвышенный вариант гедонизма. Можно получать наслаждение от оргий, а можно достигать, не побоюсь этого слова, духовного удовлетворения. Я подозреваю, что даже постижение большой вселенской любви – тоже удовольствие.

– Помните ли тот переломный момент, когда джаз стал так много для вас значить?

– Ну, мы открыли the Hat bar, и все понеслось.

– Но вы же его не просто так открыли.

– Нет, мы как раз его просто так открыли. Никто не верил. Мы сначала хотели открыть пиццерию, но потом решили, что пиццерия – это повара, замесы теста, испорченные продукты, санэпидемстанция… Поэтому решили открыть джаз-бар: скромное место, маленькая аренда, все будет классно. При этом никакой тяги к бизнесу у меня нет, изначально этот проект был обречен на провал. Но, поскольку я лузер, мне и здесь не повезло: предприятие обернулось успехом. Недавно, кстати, читал одно высказывание, в котором говорилось, что для успеха нужна именно неудача. Это здорово мотивирует.

– Как вы оцениваете ностальгию в искусстве, популярность ретро-стиля в поп-культуре?

– Я противник, не культивирую ностальгию. Неважно, что, когда и как было сделано. Если люди круто играют, мне без разницы, сейчас это происходит или пятьдесят лет назад. Я свободен от такого предубеждения.

– Сами-то вы как предпочитаете: обращаться к прошлому, смотреть в будущее или жить настоящим?

– Время отсекает всякий шлак. Тебе уже не нужно самому это делать, заново колесо изобретать.

– История из жизни. Мама моя однажды послушала в исполнении Billy’s Band песню Blue Valentines и, будучи человеком абсолютно далеким как от вашего творчества, так и от творчества Уэйтса, сказала со вздохом: «Что ж он страдает-то так, бедный?». Действительно ли для качественного исполнения блюза необходимо внутреннее глубокое переживание?

– Достаточно иметь опыт. На улице пожить чуть-чуть, конечно, надо, если ты хочешь петь настоящий блюз. Я не понимаю, как можно исполнять качественный блюз, не заночевав несколько раз под мостом. Играть еще можно, но вот петь… Мне, кстати, не нравится мое исполнение Blue Valentines. Уэйтс это все же делает на несколько порядков круче, вы уж извините.

– Пятиминутка комплиментов. Вы и вся ваша команда всегда очень стильно выглядите, причем неважно, одеты музыканты в видавшие виды плащи или модные костюмы. С годами вы повзрослели, остепенились, стали настоящими джентльменами. Как изначально сложился сугубо визуальный образ Billy’s Band, под влиянием чего он изменился? Почему, скажем, вы не выступали в каких-нибудь широких афроштанах или шортах?

– Мы выступали в афроштанах, примерно с 2006 по 2009 год. Тогда просто был период увлечения такой чернокожей музыкой, в том числе хип-хопом.

– Важно ли, чтобы ваш внешний облик был концептуально продуман?

– Я не знаю. У нас это такая петербургская классика с элементами легкой небрежности.

– Каверы – это то, что вы действительно умеете делать. По какому принципу отбирается музыкальный материал для них?

– Мы, как правило, сами что-то очень редко выбираем. Пожалуй, единственный такой случай самостоятельного решения – это «Зимний сон» Алсу. Все остальные песни были заказами. «Минус тридцать» и «Поезд в огне» мы сделали по просьбе «Нашего радио», «Бродягу» Сукачева заказал Первый канал. Мы просто делаем свою работу и стараемся выполнять ее хорошо.

– А если бы инициатива все же исходила от вас, на какую песню сделали бы кавер?

– Мы уже выбрали на самом раннем этапе Тома Уэйтса. Нам представлялось, что он не умеет петь и играть, поэтому будет легко работать с таким материалом. Но это оказалось ошибкой (смеется). Сначала ошибкой молодости, а теперь, видимо, старости.

– А чье творчество ни за что не стали бы интерпретировать?

– Если будет заказ, надо просто садиться и смотреть. Принципиальных антипатий нет. Все решаемо, можно облагородить любую похабщину. Случались у нас и отказы, например, опять же, Первый канал заказал песню одного уважаемого нами автора. Мы попробовали над ней поработать и поняли, что это бессмысленно, он сам здорово ее играет. Кавер надо исполнять только тогда, когда есть надежда, что ты сделаешь лучше, чем автор.

– Были ли примеры, когда ваше творчество сравнивали с чем-то совсем, по вашему мнению, неожиданным и неочевидным? Я сейчас не имею в виду явные параллели с Уэйтсом или Армстронгом.

– Всякое бывало, но озвучивать я бы не хотел. В любом случае, подобные сравнения имеют человеческий фактор. Люди имеют право видеть, как они хотят. Не стоит возвеличивать себя от какого-то комплимента, но и самоуничижаться не надо.

– Во многих интервью вы рассказываете о желании жить в деревне, работать в школе или быть трактористом, отказаться от всей этой городской суеты.

– Да, именно. Вот моя идеальная жизнь: встаю в пять утра, вместе с птичками. Сначала снимаю доночки, из термоса пью кипяток…

– Мне очень стыдно спрашивать, но что значит «снимаю доночки»?

– Доночки – это такие приспособления для ловли рыбы, оставленные на ночь. Я рыболов просто. Итак, пью кипяточек, затем сажусь в грейдер, выравниваю дорогу. Потом иду в школу, примерно три-пять уроков там провожу: английский, биологию, музыку. Химию вот не хочу преподавать, но, если надо будет, могу и ее. Желательно, конечно, с детьми помладше работать, старшие классы – это слишком большая ответственность. Дальше идет время для чтения классической литературы и семьи. С детьми гуляю и играю. Много времени занимает содержание дома, придворовой территории, огорода. С котиками еще надо поиграть, с собаками сходить погулять в лесок, корм домашним животным задать. Много дел, одним словом. А вечерком опять иду, доночки ставлю и примерно в восемь вечера отбой.

– Что же вас так не устраивает в городской жизни?

– Все устраивает, но надо стремиться к лучшему. Похожее происходит с музыкой: я открываю для себя красоту классической музыки, перестав слушать, допустим, хэви металл. Просто я понимаю, что теперь это такое понижение градуса будет. Нахожу для себя волшебство классического джаза и академической музыки. Но наступит день и я, возможно, откажусь и от рок-н-ролла с джазом, полностью перейдя на классику. В бибопе все-таки есть и несколько низменное, животное начало.

– Еще один мучающий меня вопрос. Зачастую в своих интервью вы говорите о самой прямой связи собственных текстов с текстами Егора Летова. Можете ли вы привести конкретные примеры, чтобы не быть голословным?

– Ну, вот, допустим, в одной новой песне есть такой текст:

Куски любви, расколотое счастье и вовремя не сорванный стоп-кран

И не дает покоя мне отчасти обрывок правды, свернутый в обман.

Конечно, Летов недосягаем, это я признаю. Но что у него круто и к чему хотелось бы стремиться – он преподносит подсознание, облачает в слова вещи, которых нет в природе. Я больше не знаю таких авторов, которые настолько концентрированно так делают. Иногда четыре строчки Летова тебе дают на полжизни почву. Это запредельный сюрреализм.

– А почему вы тогда стараетесь избегать его прямого подражания?

– Я не стараюсь. Я подражаю всем, кому импонирую, начиная от Синатры и заканчивая тем же Летовым. Взять, например, кавер на «Минус тридцать» «Аквариума». Там собраны все кумиры молодости. Я мог бы написать подробную аннотацию, но это такая работа, отнимающая время. Если будет заказ, сделаю, за день напишу, где и кому там приветы передаются.

– Есть ли у вас какие-то слабости, которые вы не можете в себе преодолеть?

– Если они есть, надо преодолеть их завтра. Я еще не полностью взял контроль над своей эмоциональной сферой, иногда завожусь, но стараюсь сдержаться. Уже лучше стало получаться.

– Если бы вам двадцатилетнему показали вас нынешнего и сказали, как сложится ваша жизнь, как бы вы на это отреагировали?

– Сказал бы: «А что, очень даже хорошо. Я согласен».

С Билли Новиком беседовала Марина Константинова,
специально для проекта «Где культура».

(Фото: Karpova Elena | Photography)