Беседа вышла очень теплой – Ирина Александровна под светом лампы не спеша рассуждала о том, как развивалась живопись с середины XIX века и до нашего времени. «Я не претендую на глубокие знания в современном искусстве, – с улыбкой говорит она, – но думаю, что могу рассуждать об этом, ведь я родилась в 1922 году, а потому развивалась вместе с веком».

Тема, правда, непростая и всегда вызывает много вопросов. За нами – многотысячелетний путь развития пластических искусств. Но сейчас, в эпоху интеграции всех видов искусства, могут ли пластические искусства исчезнуть совсем? По мнению Ирины Александровны, не могут, слишком особенное место они всегда занимали в человеческой жизни. Впрочем, она подчеркивает, что это только мнение, не претендующее на абсолютную истину.

«Иногда мы стоим у произведения современного искусства и не можем понять – искусство ли это вообще?». От простой творческой деятельности, лишенной художественных начал, Ирина Александровна отличает его по двум признакам – этическому и эстетическому. Первый подразумевает, что искусство должно говорить о добре и зле, но делать это на своем языке. Согласно второму, оно должно нести в себе красоту. Красота здесь подразумевается не как вопрос моды, а как представление, меняющееся на протяжении всей нашей истории.

Ирина Александровна не зря начинает разговор с середины XIX века – именно в это время искусство, как и представления о мире, перестало порождаться лишь мифологическим сознанием. Она называет это «Гибелью богов» – по названию оперы Рихарда Вагнера, написанной в то же время. Начались поиски такого искусства, которое бы отражало меняющуюся жизнь, и продолжаются они до сих пор. Здесь Ирина Александровна сравнивает вещи, которые кажутся друг от друга очень далекими, например, «Свободу на баррикадах» Эжена Делакруа и «Явление Христа народу» Александра Иванова. Выясняется, что карикатуры Оноре Домье по духу близки картинам передвижника Василия Перова. Клод Моне, который «разбивает воздух на частицы» и делает первый шаг к исчезновению объекта с поверхности картины, имеет много общего с Исааком Левитаном. А портреты работы Энгра или Мане похожи на портреты, созданные Ильей Репиным и Валентином Серовым.

«Мы так сжились с этими картинами, они стали для нас хрестоматийными, и мы забываем, что с точки зрения истории это настоящее открытие», – говорит Ирина Александровна в разговоре о «Бурлаках на Волге» Репина. Очень важно уметь взглянуть на произведения искусства с позиции того времени, в которое они появились. Только тогда можно понять, каким прорывом, каким вызовом они могли быть.

Новое искусство, по ее словам, началось с картины Пабло Пикассо «Авиньонские девицы». Эти вызывающие, демонизированные образы открыли возможность любого ракурса и отношения к искусству. А после – Малевич, Мондриан, Кандинский, самые смелые и невероятные эксперименты.

«Я недавно читала одну из новых книг об искусстве XX века – так там насчитали больше пятисот разных направлений, представляете?». По какой из этих дорожек может пойти искусство дальше? Может, это будет экспрессивное, погружённое внутрь человека направление, которое задал Эгон Шиле. Может, в искусстве будущего будет востребован сюрреализм, но немного отличный от того, что у Сальвадора Дали. Абстрактное искусство Ирина Александровна считает приёмом, очень быстро исчерпывающим себя, так, работы Джексона Поллока она называет «заключительным этапом абстрактного искусства».

«Больше всего мне жаль современных художников», – полушутя-полусерьезно говорит Ирина Александровна. Сейчас мы более чем когда-то до этого находимся в поисках, и мало кому понятно, к чему это приведет в ближайшие несколько лет. Что до нас, зрителей, то при знакомстве с произведением искусства важно всегда спрашивать себя, что мы видим и что от него получаем. «От картины нужно получить заряд, нельзя просто стоять, смотреть и раскладывать на составляющие – тогда это уже не искусство!». Но самое главное, о чем мы должны себя спросить, что мы хотим от него получить? Только ответив на этот вопрос, можно будет предположить, каким станет искусство в ближайшем будущем.

Текст: Алёна Поднебенная
Фото: Сергей Спиридонов

Известные петербуржцы, переехавшие жить в Москву и москвичи, обосновавшиеся в Петербурге, высказывают своё мнение о том, как они чувствуют оба этих города. Почему именно в Москве жили и творили Высоцкий и Окуджава, а в Петербурге – Бродский, Цой и Гребенщиков? Могли бы Михалков и Лужков родиться и вырасти в Петербурге? Почему в Москве предпочитают чай, а в Петербурге – кофе? О пресловутых поребриках и бордюрах, подъездах и парадных и других разных “диалектах” тоже упоминали.

Фильм снят в 2008 году по сценарию Льва Лурье, вот некоторые цитаты и мысли из него:

“Москва – мясорубка”, – утверждает Михаил Пореченков и добавляет: “Если ты человек созерцательный, больше привык к усовершенствованию внутреннего мира, то Москва – не твой город. Если ты деятельный, ломишься вперед – то тогда да, Москва – для тебя. Здесь нужно четко занимать свою нишу и работать без остановки, здесь нужно вкалывать, здесь тебя не заметят, если ты будешь сидеть с сигареткой на кухне, рассуждать о высоких материях, нет-нет.”

“Москва – как румяный бублик, слышится в нём что-то женское, мягкое, округлое. Петербург – имя мужское, с немецким корнем “бург”, а если долго повторять: “Питер, Питер, Питер, Пи..”, то получается: “терпи, терпи, терпи, терпи…”, – подмечает Сергей Шнуров.

Петербург возник наперекор стихии и здравому смыслу. Поборники всего исконно русского видели в Москве плюс, а в западном Петербурге – минус. Искры от споров западников и славянофилов разлетались по всей стране. Началось это всё с покорения Петром Первым чухонских болот… Но и по сей день споры не утихают.

Москва – как ряженая баба, развалилась на семи холмах, пятнистая, никогда не бывшая цельной… Петербург – словно гимн европейской симметрии в назидании кривой Москве. Выход к морю тогда, во времена Петра, был, как подключение к интернету, совершенно новая волна… Странное расположение новой столицы казалось абсурдным не только для бояр и славянофилов (столице надлежит быть в сердце страны), но и со стороны казалось странным.

Вольтер называл новую столицу мизинцем на ноге России. Евдокия Лопухина, находясь в заключении и надеясь, что Петр вернётся к ней, первая прокляла Петербург: “Быть Петербургу пусту…”

“Одна из причин противостояния Москвы и Петербурга – это петербургский снобизм”, – точка зрения кого-то из героев фильма.

Дмитрий Нагиев: “Когда мы говорим, что Москва купеческая – это так и есть, она хороша этим ощущением денег, осязанием денег, но она также и плоха с коварством купеческим, а купцы – это отнюдь не высшее сословие, заимствовать у них манеру одеваться, жить – это было бы дурным тоном”.

“Петербургу человек не нужен. Он пустой. Мечта Петербурга, чтобы нас тут не было и тогда он станет таким прекрасным”, – высказала свою точку зрения в фильме Авдотья Смирнова.

Нагиев сетует: “Все, кто остаются, не пытаются вырваться, рано или поздно сходят на нет в этом городе и это происходит со всеми. Изначально люди начинают выстреливать в Москве. И, как только принимает Москва, здесь конечно: “Здрав-ствуй-те”.

“Озлобленным голодным юнцом уезжал я в Москву, ну а сейчас, судя по мне, что это? Изнеженный, холёный барчук”, – говорит о себе Иван Ургант. И вспоминает свои первые дни в Москве, когда у него часто проверяли документы, а иногда он их и сам лишний раз предъявлял – “чтобы показать, что я из Петербурга. Говорят, это помогало устраиваться на работу”.

“Я – человек питерский, во мне была эта борьба с Москвой, когда я жил в Питере. До переезда в Москву. А потом она пропала. Просто… Москва-то намного богаче живет, поэтому Питеру есть за что воевать с Москвой. А Москве что воевать?”, – снова мнение Михаила Пореченкова.

В Ленинграде всегда было больше тех, кто жил так, будто и не существовало вовсе советской власти. Не то что боролись, просто не обращали внимания. Ахматова, Хармс, Бродский, Довлатов… В середине 70-х андерграунд и Ленинград – это почти синонимы. В Москве – молодые либералы, а по сути мажоры, у одного папа – чекист, у другого – генерал, у третьего – дипломат. Квартиры у них находятся на Арбате, дачи – на Рублёвке.

В это время у их ленинградских сверстников другая картина: папа – инженер, мама – воспитательница, малогабаритная квартира, а то и комната в коммуналке, да участок в 5 соток. Зато ни к чему не обязывающая работа, например, в кочегарке, даёт возможность творить…

“Питер – это глоток свежего воздуха, не заметить который может только не умеющий дышать”, – вспоминает Константин Кинчев об ощущении духа свободы, который он почувствовал, впервые приехав в 1976 году в Ленинград. И этот дух жив по сей день.

Ленинградцы, а сейчас петербуржцы, зачастую люди творческие, уезжают в Москву нередко навсегда, чтобы обосноваться в сытом, довольном городе. Цензуры в Ленинграде всегда было больше, зарплаты – меньше.

Сравнение Урганта: “Проще москвича узнать в Питере, чем петербуржца – в Москве. Москвич – всегда стремительный, решительный, крайне в себе уверенный, живёт в несколько ином темпе ритма. Но ещё веселее наблюдать за петербуржцем, который уехал в Москву, а потом вернулся в Питер через некоторое время – ого-го, это уже москвич в кубе!”

“В Питере сейчас всё чаще слышатся знакомые до боли для москвича фразы: “Понаехали тут…”

“Пойдут в Питер широким потоком деньги – это расстроит питерский дух”.

Прозвучало и такое мнение: уменьшается сейчас это противостояние двух городов, слабеет, стираются эти грани, и не только в диалектах. Сегодняшние молодые люди Москвы и Петербурга мало отличаются друг от друга, все одинаково любят деньги. Исчезнет скоро это противостояние, возможно.

После просмотра фильма Лев Лурье – петербуржец в третьем поколении, знаток города и великолепный рассказчик – продолжил лекцию, рассказал о главных “фишках” города на Неве и Москвы.

В истории Петербурга последних ста лет население сменилось практически полностью. Город, как птица Феникс, на протяжении 100 лет восстанавливался дважды. После революции, когда многие, слава богу, не умерли, а спасались бегством. И второй раз после блокады, во время которой произошла массовая гибель людей. Оба раза после этих событий в город прибывали жители других городов в большом количестве. Лектор показал таблицу со статистикой.

Приезжие люди – главная движущая сила. Город и работает, двигается вперёд, поскольку делает из приезжих петербуржцев. “И очень важно, – отмечает Лев Лурье, – что с 1970-х годов количество родившихся в Ленинграде стало превышать количество приехавших. Впервые в истории города”. До революции в Петербурге рождалось примерно 16% жителей, а остальные были мигранты, в основном крестьяне из других районов страны. А сейчас люди, у которых здесь родились бабушки-дедушки, составляют в Петербурге уже больше половины, примерно 2/3 от численности жителей. В Москве другая статистика. Поэтому в некотором смысле самоощущение этого города у нас в Петербурге больше, чем в Москве, у нас больше укорененных уже здесь людей”.

Только в Петербурге и могли появиться Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Борис Гребенщиков. Лев Лурье о БГ 70-80-хх годов: “Главное качество Гребенщикова, как нам тогда казалось – ничего не понятно. Надо читать, понимать, слушать четыре раза, люди сидели на кухне, спорили о том, что он имеет в виду… Сверстники его, например, Андрей Макаревич, писали в это время чистое и понятное: “Вот, новый поворот и мотор ревёт” – всё ясно.

После лекции гости, традиционно, задавали вопросы. Одну из слушательниц зацепила в фильме фраза Елены Одинцовой, которая сказала, что петербуржец – это генетическое, стать петербуржцем никак нельзя.

Лев Лурье ответил девушке, что слово “генетика” в данном случае неуместно. “Это некоторый субстрат, который образуется другим темпом жизни, нас не пропускают через мясорубку, как например, артиста Пореченкова (в фильме прозвучали слова Михаила, что “Москва – это мясорубка”) и тем, что у нас… такая красота кругом. Это конечно не генетика, это, конечно, можно приобрести и оно приобретается. В этом смысле Петербург не передается по наследству, это – культурный код, если хотите”.

Один из гостей предложил поднять руки тем, кто родился в Петербурге. Таких было всего двое. Лев Яковлевич запротестовал: “Зачем? Чтобы другие, кто недавно живет в Петербурге, почувствовали себя неловко? Давайте не будем заниматься этим. Пожалуйста. Умоляю. Видите ли, если бы я не родился в Петербурге, то может согласился бы, но я родился в Петербурге и мне не хочется стоять здесь гордо, как статуя, и всем своим видом показывать, что я родился в Петербурге. Это не входит в петербургский культурный код”, – завершил он под аплодисменты.

(Текст и фото: Надя Пьянкова)

Владимиру Сурдину действительно удалось объяснить сложные вещи удивительно простым и понятным языком — с юмором, с живыми и наглядными примерами. Про астрономию говорили более трех часов, но скучно не было, а количество вопросов после лекции даже превысило возможность на них ответить —попросту не хватило времени.

Ученый рассказал о маркерах жизни, о том, где именно ищут жизнь в солнечной системе и за ее пределами, об исследовании далеких звезд и обнаружении планет, похожих по типу на Землю.

Например, очень интересным оказался тот факт, что именно спутники Юпитера по своим условиям могут оказаться вполне благоприятными для зарождения жизни. Или что существуют специальные разработанные языки, логическая система которых подразумевает самообучение, и на которых было бы, по мнению ученых, возможно установить контакт с другими цивилизацями.

Для тех кто хочет узнать больше, прилагаем видео прошлой лекции Владимира Сурдина о поисках новой жизни: https://www.youtube.com/watch?v=xJvyP9O19sA

(Текст: Аделаида Рош, фото: Аша Маилз)