«Детства у меня не было. Отчасти потому, что я с юных лет много работал. Ну, и по другим причинам. Когда я впервые добился успеха, то почувствовал себя, как баллистическая ракета. Вот же оно, моё детство, вечеринка продолжается! Я веселился, почти не слезая с мотоцикла целых десять лет…» 

«Мой отчим имел обыкновение давать мне подзатыльники по поводу и без повода. Он был очень большой и очень подлый. Он поднимал руку и на мою мать. Я ненавидел ублюдка за то, что он обижал её, за то, что она его боялась. Долгие годы я мечтал только о том, чтобы как-нибудь отомстить ему…» 

«Я лет шесть занимался боксом, но получил сотрясение мозга и некоторое время ничего не делал, валяясь на пляже. Мой приятель из университета Майами ставил пьесу Жене и пригласил меня. Я согласился и потом подумал: «Вау! Да это куда интересней, чем вставать в шесть утра и накручивать четыре мили». Мне так это понравилось, что я решил поехать в Нью-Йорк и пойти на актёрские курсы…» 

«В те годы я питался карамельками, остатками чипсов и крадеными банками колы. Работал как проклятый — парковщиком, посудомойкой, плотником, вышибалой в клубе для трансвеститов. И всё, чтобы оплатить комнату в гнилом отеле, куда ночью страшно было возвращаться — из-за лунатиков, шастающих по коридорам. Иногда я даже оставался ночевать в клубе…» 

«Был я тогда, конечно, был полным деревенщиной: расхаживал в ботинках на большой подошве и в прикиде а-ля Зигги Стардаст. И даже не подозревал, что стильные парни пялились на меня только потому, что хотели затащить меня в постель. Безумные были времена, но я их всё равно люблю. Была бы возможность вернуться — ни секунды бы не сомневался…» 

«Люди всё ещё спрашивают меня про «Девять с половиной недель». Совсем недавно ко мне подошла одна девушка и говорит: «Это Вы – парень из того фильма?» Я говорю: «А тебе сколько лет-то?« Она говорит: «18». Я подумал и сказал: «Ну да, я – этот парень». Наверное, я должен испытывать от этого какое-то удовольствие. Но те вещи, что сделаны давным-давно, я стараюсь скорее отпустить от себя подальше. Каждый раз, когда кто-то упоминает о них, мне хочется сказать «Чёрт, о какой херне мы говорим!..» 

«Однажды, уйдя из кино в начале 90-ых, я как-то вышел на ринг против одного ямайца. Это был, кажется, мой девятый бой. Чувак был как сталь. В первом раунде я дал ему со всей силы правой, а он даже не моргнул. Я подумал: «Вот чёрт, вечер будет длинным». В пятом раунде я плюхнулся в свой угол, и тренер сказал мне: «Чёрт возьми, тебе лучше вернуться в кино!» Потом он дал мне затрещину и добавил: «Иди и выруби его». Я сделал это. Но до сих пор не могу поверить, что тренер действительно сказал так про меня, бокс и кино…» 

«Спорт всегда доставлял мне больше удовольствия, чем кино. Я обожаю спорт и хочу успеть попробовать себя в чём-то новом раньше, чем по мне начнет скучать гериатрическое отделение. Однако я – худший серфер в Калифорнии. Потому, что моё умение держать равновесие идёт из бокса…» 

«Я выхожу на ринг, потому что борюсь с саморазрушением. К тому же, я занимаюсь там делом, которое у меня действительно получается хорошо…» 

«Когда раздается звонок и ты видишь перед собой противника на 15 лет младше, то понимаешь, что это не кино — второго дубля тебе не дадут. Я ни разу не проиграл: только победы и ничьи. Но перед каждым боем у меня было ощущение, что я вот-вот наложу в штаны от страха…» 

«Бокс — очень красивый, честный спорт. Не знаю, почему все так драматизируют… Бокс — серьёзная часть моей жизни. Он не допускает ошибок, он научил меня уважению, настойчивости, терпению и концентрации…» 

«Бокс здорово повлиял на мой внешний вид. Когда нужно было чинить мой нос, докторам пришлось взять хрящ из моего уха, потому что в моём носу уже просто ничего не осталось…» 

«Меня порой страшно угнетает мысль, что я потерял свою прежнюю внешность. Я расстраиваюсь, когда вижу себя в своих старых фильмах. Отвратительно видеть, как ты становишься хуже…» 

«Я крыл матом и проклинал людей, которые этого не заслуживают, и стал знаменитым из-за своего скотского поведения, а не из-за своих фильмов…» 

«После того, как у меня всё устаканилось, и я прошёл курс лечения, без которого просто отдал бы концы, я стал готов пойти на компромисс. В определённом случае…» 

«Очень долгое время все мои деньги уходили на психотерапевта. На этого мозгоправа уходило всё! Первые два года я ходил к нему трижды в неделю. Потом я стал ходить к нему дважды в неделю. Теперь — только один раз. За шесть лет я пропустил всего две встречи…» 

«Я изменился. Но внутри меня есть что-то, что не изменится никогда. И если я на секунду ослаблю хоть одну пуговицу, ад вырвется из меня наружу…» 

«Собак я понимаю гораздо лучше, чем людей. Возможно, и люблю их больше. Когда один мой чихуахуа умер, я был вне себя, я был в отчаянии. Я позвонил отцу Питеру, и он сказал: «Всех, кого ты любишь с такой силой, ты обязательно увидишь снова». И это было как раз то, что я хотел услышать…» 

«Я живу в Лос-Анджелесе, самом скучном городе на свете. Я ненавижу его, но знаю, что в Лондоне или Нью-Йорке мне бы точно сорвало крышу…» 

«У меня был чертовски долгий путь назад. Когда вы сидите на скамейке запасных целых десять лет — так, как сидел я — вам становится стыдно даже вполголоса сказать кому-то о своём возвращении…» 

«Я потерял всё: дом, жену, доверие, окружение. Я потерял душу. Я всё продал, я остался один, даже телефон перестал звонить. Я – ещё недавно богач – жил на 200 долларов в неделю. Впервые за много лет я сам стал ходить в супермаркет. Сейчас я привык к этому, но в первый раз, когда я оказался там, толкал эту грёбаную тележку, пытался купить что-то на ужин… Очень часто я ходил в одну круглосуточную забегаловку, где торчали только геи — просто для того, чтобы никто не узнал меня…» 

«Я и впрямь многие годы был уверен, что с моим талантом смогу победить систему. Я ошибался…» 

«У меня больше не будет шансов. Такие дела. Если я упущу свой шанс и на этот раз, мне останется только прыгнуть с самого высокого балкона…» 

«Я знал ребят, которые были отличными актёрами, но для них не находилось работы. Я знал ребят, которые были настоящими звёздами, но они не смогли бы сыграть даже говорящую какашку на детском утреннике. Так что у меня нет никакого уважения к кинобизнесу…» 

«Некоторые вещи ты не контролируешь. Ты подписываешься на один сценарий, а тебе потом впаривают совершенно другое…» 

«Думаете, “Девять с половиной недель” попадают в категорию “достойного кино”? Если бы! Мне кажется, что режиссёр просто струсил. Я хотел сделать фильм круче «Последнего танго в Париже», но они запереживали, что тогда он провалится в прокате. Это стало понятно уже на съёмках — то актриса тушевалась, то режиссёр. Ну и получилась какая-то дешёвая итальянская реклама про еду…» 

«А ведь несколько ребят получили Оскар за те роли, от которых я отказался…» 

«Люди часто спрашивают меня: “Какой из ваших фильмов вы считаете самым лучшим?” А я отвечаю им: “Эй, знаете что? Я своё лучшее кино ещё не сделал!”…» 

П.С. А вот и кое-что из фильмов с Микки Рурком: «Бойцовая рыбка», «Франциск», «Пьянь», «Отходная молитва», «Часы отчаяния», «Игры страсти».

(Все фото — из свободного доступа в сети Интернет.)

Вот как Мстислав Леопольдович сам рассказывал об этом: 
«Скрипач Айзек Стерн, флейтист Жан-Пьер Рампаль и я очень дружили и всегда играли друг у друга на юбилеях. Однажды мне позвонили и сказали: «Готовится празднование 70-летия Айзека Стерна в его родном Сан-Франциско. Происходить всё будет в парке, на открытой площадке. Мы просим вас приехать». И тут мне сразу пришла в голову одна идея. Я им сказал: «Приеду, но только при условии, если никто не будет знать о моём приезде. Никто не должен знать! Никому не сообщайте! И чтоб в программе концерта меня тоже не было, скажите, что я якобы занят. И ещё вот о чём я вас попрошу: пришлите мне театральную портниху и мастера, который делает балетные туфли. Если вы согласны на эти условия — я приеду».

Они на всё согласились! А присланные специалисты сделали для меня пуанты 43-го размера и балетную пачку. Организаторам я сказал, что приду за пять часов до начала концерта, и мне будет нужна отдельная комната, и никто, кроме гримёров, не должен знать, где я.

Мне предстояло играть на виолончели «Лебедя» Сен-Санса. Его «Карнавал животных» был основным номером в поздравительной программе – под эту музыку знаменитый американский актёр Грегори Пек должен был читать некий «юбилейный» текст из жизни Айзека Стерна. Мне нужно было играть «Лебедя» после примерно такого текста: «И вот Айзек Стерн однажды встретил замечательную женщину, которая напоминала ему лебедя. Это была его будущая жена Вера Стерн. И он увидел этого белого лебедя, и он в него влюбился, и соединился с ним на всю жизнь…» В это время должен был вступать я с «Лебедем». 

А мне ещё нужно было договориться с концертмейстером группы виолончелей, ведь к моему появлению на сцене инструмент уже должен находиться там и быть свободным. Поэтому мы решили, что концертмейстер сделает вид, что ему плохо, схватится за живот, оставит виолончель и буквально «уползёт» за кулисы на глазах встревоженной публики, оркестра и юбиляра. И он справился блестяще, потому что сразу три доктора из публики поверили и побежали ему помогать!

С пианистом мне тоже нужно было договориться. Ведь он играет на рояле вступление к «Лебедю». Я сказал пианисту: «Ты начнешь играть вступление — эти медленные арпеджио „та-ра-ри-ра“, „та-ра-ри-ра“, „та-ра-ри-ра“, всё одно и то же — и так будешь играть сколько понадобится, может быть, даже полчаса».

И вот, Грегори Пек прочитал «лебединый фрагмент», виолончелист «уполз», пианист начал играть, и наконец я как могу выплываю на пуантах, спиной к публике, плавно взмахивая руками a la Майя Плисецкая… Доплываю до ящика с канифолью — устроить первую шутку и вступаю в него ногами, чтобы «поканифолиться». Потом беру смычок, канифолю его, дую на него. В зале тишина – ни шума, ни смеха, все ошалели или подумали: «Может, это Айзека Стерна подруга, старая балерина какая-нибудь. Пришла его таким образом поздравить».

И только когда я сел на место и начал играть, вот тут наконец раздался смех! 
Разумеется, я всё-таки сыграл «Лебедя» до конца. И должен сказать, я редко имел такую овацию, какую получил в тот вечер!»

Слушать произведения в исполнении Дмитрия Когана.

Потом, постаравшись забыть о своём росте, брекетах и «одной из худших коллекций прыщей в Лос-Анджелесе», он вернулся к музыке, окончил среднюю школу и поступил в колледж, а затем – в Лос-Анджелесскую консерваторию, где планировал выучиться на музыканта. Говорят, что, спустя годы, он пожалел, что изменил той мечте, но в юные годы его вдруг стало привлекать актёрство, да так, что даже преподаватели советовали ему сменить учебное заведение. 
И однажды Дастин снова послушался старших. Его ждали годы учёбы у разных преподавателей актёрского мастерства, переезд в Нью-Йорк, необходимость подрабатывать ради куска хлеба – в психиатрической клинике, в магазине игрушек, машинистом в редакции, гардеробщиком в театре… 
Кстати, сначала в его профессиональной жизни появился театр, бродвейские постановки и только потом – кино. А один из театральных режиссёров как-то сказал ему пророческое: «Точно говорю тебе, парень, в тебе что-то есть. Хотя на то, чтобы люди поняли это, уйдёт много времени. Но ты всё равно добьёшься своего. когда тебе стукнет лет 30…» 
И, действительно, фильм, с которого началась большая карьера Дастина Хоффмана – «Выпускник», где он играл юного студента – вышла на экраны, когда главному герою было уже 30. 

«Я стал актёром по очень простой причине: просто упустил все возможности стать кем-то другим, например, джазовым пианистом…» 

«Единственное удобство в том, чтобы быть знаменитостью — это возможность снять трубку и запросто позвонить другим знаменитостям…» 

«Однажды я захотел приготовить для своей девушки фондю, но посудина каким-то образом взорвалась, и всё её раскалённое содержимое оказалось оказалось на полу, устроив пожар. Я кинулся на огонь и пытался, дурак, потушить его прямо руками. Ну, и, конечно, получил сильнейшие ожоги. Ещё большим идиотом я оказался потому, что отказался ехать в больницу, ведь у меня совсем скоро была премьера спектакля. В итоге из-за необработанных как следует ожогов я получил ещё и серьёзную инфекцию, и оказался запертым в больнице на целый месяц…» 

«Вообще-то роль Бена Брэддока в «Выпускнике» была, вроде как, написана специально для Роберта Редфорда. Главный герой фильма, как и персонаж книги, должен был быть блондином-красавчиком, членом университетской команды по бегу. Я сразу сказал режиссеру Майку Николсу, что не подхожу для этой роли, но Николс убедил меня сниматься. А потом в газетах писали о «большом носе» и «высоком гнусавом голосе» героя, люди подходили к продюсеру и говорили: «Фильм отличный, жаль только, что вы промахнулись с выбором актёра на главную роль» или даже «Как вы могли занять этого смешного еврейского коротышку в роли Брэддока?..» 

«Вспоминаю, как ходил на премьеры своих фильмов, где собирались важные шишки, которые в конце сидели так, словно случилось какое-то стихийное бедствие. Я считаю, что, по странному стечению обстоятельств, в те вечера в зале постоянно собрались не те люди…» 

«Я не люблю Голливуд, но никогда бы не стал критиковать глав крупных студий. Почему? А только представьте: у вас ушло 65 миллионов долларов на кино, 60 — на печать копий, столько же на рекламу и столько же на всякие мелочи. Если бы я распоряжался многомиллионными фильмами, я бы лежал на полу и стонал от страха. Одна мелкая ошибка — и ты пыль…» 

«Я жил в Золотой век Голливуда, но тогда мы сами не знали, что он был золотым…» 

«Раньше большие студии обычно не снимали сериалов, и многим актёрам казалось, что они никогда не будут работать над сериалами. Сейчас у студий есть деньги, и они их распределяют иначе. Теперь гнать, снимая по 20 страниц сценария в день, необязательно. Студия оставляет тебя в покое, не вмешивается в работу, и ты делаешь сериал так, как того хочешь…» 

«Завидую людям, которые могут просто любоваться закатом. Я, когда вижу закат, всегда думаю о том, как бы я его снял…» 

«Однажды я спросил у Лоуренса Оливье, зачем он продолжает играть в таком преклонном возрасте. А он принялся орать: «Посмотри на меня! Посмотри на меня! Посмотри на меня! Я сморщенный старик, но я всё ещё в центре внимания!..» 

«Когда меня загримировали для «Тутси», я, в общем-то, был доволен тем, что могу выглядеть как женщина, но поразился, что оказался недостаточно привлекательным. И тогда я сказал гримёрам: «Вы сделали меня похожим на женщину, а теперь сделайте меня красивой». Когда же гримёры развели руками, у меня случилось прямо-таки озарение! Я шёл домой и плакал. Потом мы разговаривали с женой, и я сказал, что обязательно должен сняться в этой картине. Она спросила: «Почему?», а я ответил: «Потому, что когда я смотрю на себя в зеркало, то думаю, что Тутси – интересная женщина. Но я знаю, что если бы я встретил Тутси на вечеринке, то никогда даже не заговорил бы с ней! Ведь она недостаточно привлекательна!..» Жена спросила: «В смысле?», и я пояснил: «Есть так много интересных женщин, с которыми я так и не познакомился, потому что у меня были просто-напросто промыты мозги!..»

«Первый развод – с моей первой женой Анной, балериной – был очень мучительный, болезненный для всех — и для нас с Анной, и для наших дочек, особенно младшей. А я как раз играл в фильме «Крамер против Крамера» и чувствовал себя тогда настоящим мазохистом…» 

«Вы и не представляете, сколько мы знакомы с Лизой – моей второй женой. Моя мать дружила с бабушкой Лизы. И однажды, по просьбе бабушки Лизы, я играл на пианино на свадьбе её дочери. А та уже была беременна Лизой. Возможно, именно тогда моя будущая жена в меня и влюбилась. Хотя, когда Лизе было 10 лет, я как-то снова играл у них в гостях, и она танцевала под мой аккомпанемент. В тот день она поклялась своей бабушке, что непременно — как только подрастёт — выйдет за меня замуж. Но мне-то об этом она рассказала только в день нашей помолвки. Мы начали встречаться, когда мне было 43 года, а ей 22…» 

«Как соблюсти баланс между семьёй и карьерой? Но ведь баланс – это 50\50, и редко кому-то удается добиться именно такого соотношения. А концепция «двое становятся единым целым» – вообще нереальна! Тем более что каждые лет примерно десять человек – и без того со своими взглядами, представлениями и привычками – меняется, хочет он того или нет. Однако пара на то и пара, чтобы ею оставаться. Всегда кто-то чем-то жертвует. И ещё для долгого брака нужно очень много обыкновенной удачи…»

«Нет работы тяжелее и сложнее, чем родительская. У меня шестеро детей, и я, как мне кажется, знаю, о чём говорю. Возможно, я слишком мягкий отец. Я всегда старался оградить их от трудностей, от всего — даже в летний лагерь не посылал, не говоря уже о том, чтобы поработать летом. Снимал в эпизодах в своих фильмах. Ни в чём не отказывал. Они вроде как считают себя счастливыми детьми, но иногда попрекают тем, что я слишком уж их опекал…» 

«Я люблю рассказывать анекдоты. Мне кажется, они сродни поэзии, но удобнее, чем поэзия, потому что их гораздо легче понять…» 

«Самое страшное для меня как для американца — это то, что в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что для эффективного управления страной президентская администрация просто манипулирует человеческими страхами…» 

«Опасайтесь конгрессменов и им подобных. После разговора с этими людьми ваша голова удивительным образом оказывается забита фантастическим мусором, избавиться от которого практически невозможно…» 

«Я плохой эксперт — так что поправьте меня, если я ошибаюсь, — но мне кажется, что причина всех современных войн — это желание господства, деньги и нефть…» 

«По-моему, в мире слишком много оружия…» 

«Ценность искусства легко поставить под сомнение. Предположим, горит Лувр. В объятом пламенем зале две вещи — Мона Лиза и случайно забравшаяся сюда уличная кошка. А у вас есть время только на то, чтобы спасти что-то одно. Что вы выберете? Помню, когда мне было около двадцати, мы с друзьями часто обсуждали эту ситуацию. Только я не помню, что мы решили…» 

«Бесконечность вещей, которую я вижу вокруг, великолепна. Поэтому я никогда не понимал такой вещи, как скука. Ты можешь быть подавленным, но откуда взяться скуке?..» 

«То, что люди принимают за скуку, часто – просто неспособность отдаться целиком конкретному моменту жизни. Одно из преимуществ моего возраста — возвращение к детскому восприятию мира. Взрослые даже не видят того, что приводит в восторг детей. Это настоящее преступление…» 

«Иногда, когда я смотрю на бездомных или на убийц, на простых мерзавцев или пьяниц, я вдруг начинаю представлять себе их младенческие фотографии. На этих фотографиях они такие же, как мы на наших фото. И то, что мы не выросли такими, как они, лишь удивительная, необъяснимая случайность…» 

«Смерть прикасается к нам, когда мы смотрим на свои старые фотографии. Кто-то называет это воспоминаниями, но для меня это всегда было больше похоже на удар под дых, лишающий сил…» 

«Я всегда пытался вести со смертью какую-то игру. Я говорил себе: «Чувак, ты ещё не прожил и половину жизни». Когда мне исполнилось 40, я сказал себе: «Ни фига, это – не половина». Когда мне исполнилось 50, я сказал: «Хорошо, сейчас я на середине пути». Когда мне исполнилось 60, я сказал своему тестю: «Знаешь, кажется, я начинаю чувствовать что-то вроде кризиса среднего возраста». А тесть сказал мне: «Среднего, чёрт возьми, возраста?! Дастин, а много ли ты знаешь 120-летних людей?..» 

«Не так давно я прекратил активно сниматься. Куда-то делась искра, куда-то делся ток. Может, конечно, я напишу что-то. Или попробую что-то снять. Но я собираюсь делать это очень тихо…» 

П. С. А вот что мы хотели бы вам предложить из фильмов Дастина Хоффмана: «Человек дождя», «Крамер против Крамера», «Тутси», «Маленький большой человек», «Последний шанс Харви» и «Ленни».

Портрет мужа, Д. Н. Кардовского

У суженного был орлиный профиль – почти как у какого-нибудь испанского гранда, и фамилия, от которой тоже веяло испанским – Кардовский. В том смысле, что «Кардовский» очень похоже на «кордовский», то есть имеющий отношение к Кордове – древнему городу у знаменитой реки Гвадалквивир в жаркой Андалусии. Особенно если учесть, что специалисты полагают «а» в этой фамилии более поздней трансформацией. Ну, да ладно отправим пока этимологию вслед за цифрами и датами, не столь существенными сейчас. 
Дмитрий Кардовский и Ольга Делла-Вос обвенчались. Закончила ли наша героиня обучение в Академии или самую малость не доучилась – тут источники тоже утверждают разное. Однако куда важнее этого, что после свадьбы она обрела не только удлинившуюся и усложнившуюся фамилию (Делла-Вос-Кардовская), но и единомышленника в лице любимого супруга. Дмитрий Николаевич – и сам выдающийся художник – хотел, чтобы Ольга Людвиговна продолжала развивать своё дарование, он не собирался запереть жену дома, повелев следить за хозяйством и отпрысками. 
Супруги много вместе работали и путешествовали: пожили в Мюнхене, побывали в Крыму, Швейцарии, Италии. Работы Ольги, которая в своё время стала и преподавателем, и одним из основателей Нового общества художников, с успехом экспонировались на выставках в разных городах России и зарубежья. 

Девочка с васильками (Катя)

Маленькая женщина (Катя)

Катя Кардовская

Что касается отпрысков, то Катенька у Дмитрия и Ольги родилась в Мюнхене, куда молодые уехали вскоре после свадьбы. Дочь удалась на славу – тоненькая, хорошенькая, талантливая. Даже её подружки писали потом в воспоминаниях, что хоть и любили милую Катю, а всё же завидовали – за рисунки её все хвалили, на рояле она играла превосходно, портрет Кати, сделанный её отцом, гимназистки встречали в хрестоматии, а портрет, написанный её матерью, висел в музее. Дочка вообще была для Ольги Людвиговны любимой моделью, её портреты, если позволено будет так сказать, пропитаны нежной любовью матери. 
Однако дочь принесла родителям и беспокойство. В Петербурге, где жили Кардовские, Катя то и дело болела. Добрые люди подсказали, что надо сменить климат, но далеко ехать не обязательно – попробуйте, мол, для начала Царское село. 
Семья переехала на «царкосельские квартиры» и, не считая времени, проведённого в поездках за рубеж, прожили они там почти 10 лет. И думается, хорошо прожили: растили Катю (ей без питерской сырости скоро стало гораздо лучше), гуляли по парку, катались на велосипедах, выходили на пленэр, много и плодотворно работали – Дмитрий Николаевич всё больше над книжной графикой, а Ольга Людвиговна в основном занималась живописью и преподавала, но и иллюстрации тоже уже начала делать. 

Портрет Николая Гумилёва

Царскосельский период, кроме прочего, принёс Кардовским и немало приятных знакомств с интересными творческими людьми, которые с удовольствием бывали в их гостеприимном доме. Вот и Николай Гумилёв, вернувшись из очередного странствия и услышав от своей матушки о замечательных супругах, поселившихся рядом, захотел их немедленно увидеть. В итоге поэт и художники стали общаться часто и очень тепло. 
«Мысль написать портрет Николая Степановича пришла мне ещё весной. Но только в ноябре 1908 года я предложила ему позировать. Он охотно согласился. Его внешность была незаурядная — какая-то своеобразная острота в характере лица, оригинально построенный, немного вытянутый вверх череп, большие серые, слегка косившие глаза, красиво очерченный рот. В тот период, когда я задумала написать его портрет, он носил небольшие, очень украшавшие его усы…» 
Свой портрет Гумилёв в целом одобрил, правда, просил, чтобы глаза всё же поправили. Но Ольга Людвиговна была убеждена, что это изменило бы всё выражение лица, и настояла на своём. Позднее Гумилёв написал ей такие строки: 

* * * 
Мне на Ваших картинах ярких 
Так таинственно слышна 
Царскосельских столетних парков 
Убаюкивающая тишина. 
Разве можно желать чужого, 
Разве можно жить не своим… 
Но и краски ведь тоже слово, 
И узоры линий — ритм. 

К слову, Дмитрий Кардовский сделал обложку для сборника стихов Гумилёва «Жемчуга». А Гумилёв познакомил Делла-Вос-Кардовскую с женщиной, которая стала моделью для одной из самых лучших работ Ольги Людвиговны. Анна Ахматова, как только появилась в доме Гумилёвых в качестве жены Николая Степановича, перетянула на себя всеобщее внимание. Художники тоже были под впечатлением от этой необыкновенной женщины. Но за портрет Ахматовой уже профессор живописи Делла-Вос-Кардовская взялась только в 1914 году, когда грянула Первая Мировая, когда Гумилёв был на фронте, а тревожащаяся Анна Андреевна стала чаще заходить к друзьям-художникам. 
Когда картина была завершена, Ахматова написала автору портрета, что стал одним из самых знаменитых её изображений: 

* * * 
О, не вздыхайте обо мне, 
Печаль преступна и напрасна, 
Я здесь, на сером полотне, 
Возникла странно и неясно. 
Взлетевших рук излом больной, 
В глазах улыбка исступленья, 
Я не могла бы стать иной 
Пред горьким часом наслажденья. 
Он так хотел, он так велел 
Словами мёртвыми и злыми. 
Мой рот тревожно заалел, 
И щёки стали снеговыми. 
И нет греха в его вине, 
Ушёл, глядит в глаза другие, 
Но ничего не снится мне 
В моей предсмертной летаргии. 
Да, тяжёлый был период, для многих тяжёлый, даже для признанных живописцев. Вот, к примеру, Ольге Людвиговне Первая мировая помешала в профессиональном плане – только её избрали членом Интернационального института живописи и литературы в Париже, только в связи с этим попросили прислать картины для Парижской выставки… Но какое уж тут «прислать», когда война. 

Портрет Анны Ахматовой

И кто бы мог тогда подумать, что совсем скоро придут времена куда тяжелее. Революция перечеркнула и заставила померкнуть даже эпохальное событие в истории Академии Художеств, да, пожалуй, и искусства вообще. 
В начале 1917 года обсуждали традиционную ежегодную повестку – кого выдвигаем на звание академиков? Однако всю традиционность разрушил тот факт, что среди кандидатов впервые было четыре женщины (включая Ольгу Делла-Вос-Кардовскую и Зинаиду Серебрякову). Лица некоторых академиков кривились, а один даже не постеснялся выступить, заявляя, что со времён Екатерины II (читай, никогда) не было такого, чтобы бабу – да в академики. Не знал, что ли, тот академик историю своей Академии? Не знал о француженке Мари-Анн Колло, которая вместе со своим учителем Этьеном Фальконе работала над знаменитой конной статуей Петра I, известной как «Медный всадник»? Эта самая Мари-Анн так угодила императрице многочисленными портретами Екатерины и её придворных, а также головой Петра для упомянутого памятника, что государыня повелела сделать француженку академиком. 
И вот – не прошло и полутора веков, как снова кандидатуры женщин одобрили. Однако из-за грянувших революционных событий фактическими академиками дамы тогда не стали. 

Портрет К. Чуковского

А семья Кардовских сочла за благо уехать из пылающего революцией Питера и его окрестностей, но не так далеко, как иные. Эмигрировать художники не стали, поселились в Переславле-Залесском, где у Дмитрия Николаевича было имение. Ну, имением они, конечно, по-настоящему владеть уже не могли, но обошлось без показательного раскулачивания, без страшного голода, без репрессий, хотя Кардовский-то был из дворян. 
Им вообще, по сравнению со многими, здорово повезло, даже работу Кардовские не прекращали – от создания собственных картин до преподавания в местных художественных кружках и студиях. Были и выставки в Переславле-Залесском, было создание Краеведческого музея, где Ольга Людвиговна с мужем многое сделали для сохранения памятников искусства и старины. 
То ли в 1922, то ли в 1924 году Делла-Вос-Кардовскую известили об избрании её не в академики, но в профессора Академии Художеств. Вскоре супруги переехали в Москву и продолжили довольно активную профессиональную деятельность. Там им даже устраивали совместную юбилейную выставку. 
В Москве же их застала война, и в 1942 Кардовские вернулись в Переславль-Залесский, где на следующий год Дмитрий Николаевич, которому было уже 76, скончался. К слову, у него к тому времени уже лет семь была парализована левая рука, что, несомненно, говорило о серьёзных проблемах со здоровьем, но работал он, как и все настоящие художники, до последнего дня. 
А Ольга Людвиговна, похоронив супруга и пережив войну, приехала в Ленинград, где и прожила ещё около семи лет, о которых, к сожалению, мало что известно. А в 1953 в память о живописце с запоминающейся фамилией и ярким талантом в Научно-исследовательском музее Академии художеств СССР прошла большая выставка.

В лесу

Солнечный день

(Картина в заголовке: Ольга Делла-Вос-Кардовская. Автопортрет.)

И, хотя взрослая жизнь началась у Джонатана Риса Майерса рано, как и актёрская карьера, бросив школу, он сперва успел попробовать себя и в качестве работника бара с бильярдной, и помощника фермера, и сняться в рекламе, и провалиться на кинопробах… 
Кроме того, начало работы в кино характеризовалось для Джонатана адской смесью, состоящей из сильнейшей фобии отказа с непомерным гонором. Это значительно позже щелчки по носу и отказы после проб он научился воспринимать несколько спокойней, а в первые годы всё это было поводом уйти в депрессию, в запой и читать оттуда монологи «непризнанного гения». Мир не спешил оправдывать ожидания ни О‘Кифа, ни Майерса, ни даже Риса Майерса. Но так ведь и тот продолжал испытывать терпение окружающих, даже получив роль – слава непредсказуемого в своих выходках любителя приложиться к бутылке уже бежала, обгоняя самого Джонатана. А поверьте, лишние сложности и недисциплинированность – последнее, что ждут от молодого актёра, которому ещё надо доказать своё право встать перед камерой или на сцене. 
Правда, один раз у него был достойный конкурент. Сколько тогда Оливер Стоун ревел «Чёртовы ирландцы!..», когда на съёмках фильма про Александра Македонского Колин Фаррелл и Джонатан Рис Майерс напивались и дебоширили то на пару, то, словно соревнуясь друг с другом. 

Однако играл Джонатан круто, так что его профессиональная известность росла, невзирая на проблемы с алкоголем. К тому же клеймо «голливудский бабник», как ни странно, вешать на этого харизматичного актёра не было никаких существенных причин, хотя он, разумеется, не монах, да и флиртует часто и с охотой. К слову, все его немногочисленные женщины рано или поздно, конечно, выдвигают требования в духе «Или я, или выпивка!». Джонни пытается сделать правильный выбор, уходит в работу, много читает, занимается спортом, ложится в клинику, но… 
Впрочем, в конце прошлого года Джонатан Рис Майер стал отцом и, возможно, появление на свет сына изменит его жизнь – бесповоротно к лучшему, оправдывая наконец-то всеобщие ожидания. 

«А что работа? Да ладно вам, это же не нейрохирургия. Берёшь героя, стараешься вжиться в его характер. Ну, и пытаешься не переигрывать при этом…» 

«Когда не получаешь желанную роль — это ад! Каждый раз актёру обеспечено предынфарктное состояние, если ему говорят: “Ничего личного, но…” Ну уж нет! Это точно личное!..» 

«Да не так уж мне нравится быть актёром. Как можно любить что-то, ради чего тебя сначала пытают на пробах, потом ты по 12 часов в день сидишь на месте и 10 минут работаешь? Я занимаюсь этим, потому что оно держит меня подальше от улиц и от тюрьмы…» 

«Жизнь не держала меня за любимчика. Я вырос в бедности, общался с плохими парнями и, из-за того, что мы порой вытворяли, нередко чувствовал себя полным дерьмом. Потом я пристрастился к выпивке и порой осознанно хотел опуститься на самое дно…» 

«Я не тусуюсь с кинозвездами, и вы не увидите меня на большинстве голливудских вечеринок. На самом деле, я довольно скучный. Я даже плаваю плохо, а компьютером научился пользоваться, когда мне было под 30. Зато я люблю книги, играю на флейте и изображать всех актёров, с которыми когда-либо работал…» 

«Хотел бы я жить вечно? Конечно, это заманчиво, если бы я остался молодым и со всеми эмоциями, которые у меня есть и всем опытом, который я уже приобрёл. Но я не хотел бы жить вечно как Дракула – в вечной пустоте, заключенным в тюрьму своих утрат…» 

«В моей внешности есть нечто, что придаёт мне вид надменный и высокомерный. Я не пытаюсь сделать ничего такого намеренно, но на экране это проявляется и бросается в глаза…» 

«Я пытаюсь быть максимально очаровательным, но, знаете, у всех есть свои выходные дни…» 

«Если я нахожу кого-то особенно привлекательным, то обрушиваюсь на неё всем своим особым ирландским обаянием! И обычно она попадает под его действие очень-очень быстро, и тогда я получаю компанию, которую предпочитаю другим – компанию красивых, умных, очаровательных женщин, с которыми можно сколько угодно общаться, обедать и без всяких тайных помыслов. Я просто люблю их компанию, и большинство моих друзей – женщины…» 

«Сама идея бракосочетания, союза мужчины и женщины прекрасна. Когда люди вдвоём работают над своими отношениями – это так здорово! Но правильная совместная жизнь – без измен и неудач – всем сложно даётся. Чувства – в них замешаны двое. Нельзя быть эгоистичным, нельзя, чтобы все было только для тебя. И лучше не жить с человеком, ход мыслей которого не похож на твой…» 

«Постельные сцены никогда не были для меня особо трудным. Я всегда чувствую себя совершенно свободно, я слежу за собой, и поэтому нет никакой неуверенности. Когда работает камера, не время быть стеснительным, но когда произносят: “Снято!” – ты укрываешь свою партнершу халатом и стараешься вести себя настолько уважительно, насколько возможно. А вообще, в дождливый день в Дублине есть занятия и похуже, чем прыгнуть в кровать с хорошенькой актрисой…» 

«Я вырос в Ирландии и видел слишком много молодых людей, которые приходили в паб поделиться своими великими замыслами и мечтами. А потом, спустя пятнадцать лет, они по-прежнему сидели за тем же столом и цедили как будто ту же самую пинту пива…» 

«Не хочу оказаться однажды сидящим в пабе и услышать: “Видите этого парня? У него было всё, он мог заработать целое состояние, но взял и разрушил свою жизнь сам, своими руками, к чертям собачьим!”…» 

П. С. А тут немного фильмов с участием Джонатана: «Матч Пойнт», «Убежище», «Бархатная золотая жила», «Дети Хуанг Ши», «Лев Зимой» и «Великолепные Эмберсоны».

Как же нам всем повезло, что когда-то закончивший Московский институт химического машиностроения, Игорь Юльевич поработал-поработал по специальности да и бросил, занявшись тем, к чему сердце тянуло. 
«Есть, конечно, пессимисты, которые считают, что книга в скором времени исчезнет. Нет, умереть она, конечно, не умрёт. Просто книга постепенно приобретает и со временем приобретет совершенно другой статус – статус произведения искусства, некой изысканности: «Я читаю бумажную книгу…» Мне кажется, будет именно так…»

Мы собрали для вас иллюстрации Игоря Олейникова в альбоме.

В студенческие годы Йон не только старательно учился и работал. Нашлось, например, время и для путешествий. Речь не только о походах по родным лесам, знакомых ему с самого раннего детства, хотя и их – таких походов – было множество.
На втором году учёбы Йона позвал с собой отец – Йозеф Бауэр надумал посетить фатерланд, и, подхваченный любопытством сын, не особо раздумывая, согласился. Путешествие Йозефа с сыном получилось гораздо комфортней, по сравнению с тем, что довелось когда-то пережить молодому баварцу, покинувшему Германию без единого гроша. Теперь он смотрел по сторонам с ностальгией, но ни о чём не жалел, поскольку в Швеции нашёл всё, что жаждало его сердце. А Йон, вглядываясь в людей и природу, отмечал, что общего у двух стран-соседок немало, но и отличия есть, и что, похоже, ему больше по душе более суровая и холодная шведская красота.
Кстати, ближе к окончанию академии искусств молодой художник побывал в местах ещё более суровых, которые, несмотря на непосредственное соседство, на то, что немалая их часть была частью Швеции, казались тогда многим шведам чем-то таинственным, экзотическим и отпугивающе пустынным. Провинция Лапланд, Лапландия. Страна речных долин, ледников и полуденного солнца. Страна лапландцев, или лопарей, или саамов, которым удалось сохранить самобытность, несмотря на извечно сложные отношения с титульными нациями тех государств, которые делили между собой Лапландию.

Открытие в провинции Лапланд месторождений железной руды подвигло шведские власти не только к промышленному развитию этого региона, но и к некоторой его популяризации. Среди прочего, задумали выпустить книгу, название которой можно перевести как «Лапланд – великая шведская земля будущего». Для работы над ней привлекли нескольких известных художников и одного малоизвестного – Йона Бауэра. Чтобы оправдать оказанное ему доверие, он поехал в «Земли полуденного солнца», чтобы своими глазами увидеть всё, что ему полагалось нарисовать.
Он и не догадывался, насколько Лапландия отличается от Швеции, сколько там простора, какими бесконечными и светлыми кажутся равнины, как далёк горизонт, как разнятся цвета окружающего мира из-за особенностей освещения… А саамы, этот удивительный, отважный народ, который не сломили ни природные, ни исторические бури. Правда, Йон нашёл, что они насторожены к пришлым и весьма застенчивы, поэтому общение с ними было несколько затруднено, однако тот месяц, что Бауэр провёл в Лапландии, принёс богатые плоды. Фотографии, наброски, дневниковые записи о костюмах, предметах быта, инструментах, культуре саамов – всё это он во множестве привёз в Стокгольм.
Одиннадцать его акварелей вошли в книгу о Лапландии, которую издали через 4 года, а лапландские впечатления, фото и зарисовки служили Бауэру ещё немало лет, помогая создавать для сказочных персонажей особые, но правдивые одежды, предметы и оружие.

Что ещё произошло с Йоном в студенческие годы? Ну, разумеется, к нему нагрянула любовь. Эстер Эллквист тоже училась в Королевской академии искусств, но долго казалась нашему герою не столько коллегой, сколько персонажем некоторых его картин и древних легенд – тоненькая, золотоволосая Эстер виделась ему Королевой Фей, не меньше.
Особого отношения добавляло также то обстоятельство, что в те годы женщины учились на отдельных факультетах, обособленных, и повидать Эстер, пообщаться с ней вживую Йону доводилось редко. Неудивительно, что на какое-то время их роман принял, по большей части, эпистолярную форму. Сколько писем они написали друг другу! – нежных, доверительных, мечтательных. Сколько рассказали о своих сомнениях, чаяниях, о прошлом и будущем, доверяя всё, что было на сердце.
И не было человека, счастливей Йона Бауэра – если не во всём мире, то во всей Швеции – в день, когда его муза, его волшебная принцесса Эстер ответила ему согласием. Они поженились через год после того, как жених окончил академию, поженились, несмотря на то, что Йозеф и Эмма-Шарлотта Бауэр не слишком-то одобряли этот брак, считая, что сначала сын должен встать на ноги. Они знали, что, в случае чего, именно им придётся помогать молодой семье – так и вышло, но позже они уже не роптали, стараясь сделать всё, что было в их силах.

Несмотря на некоторые трудности, первые годы Йон и Эстер, искренне любившие друг друга, жили хорошо. Поездка в Италию и Германию, занявшая немало времени, тоже прошла, в основном, замечательно – благодаря финансовой поддержке Йозефа Бауэра, они посетили немало мест, включая так вдохновившие их Верону, Рим, Флоренцию, Неаполь, Капри. Музеи, галереи и таверны, театры, дворцы и прекрасные площади, знаменитые итальянские пейзажи и великие мастера былых эпох – всё это очень радовало супругов.
К сожалению, в том доме, где в Риме жила эта чета шведов-художников, произошло убийство. Жуткое происшествие и допросы полиции сделали вдруг пребывание в Вечном городе ужасно неуютным. Это ощущение наложилось на давно проклёвывающуюся тоску по дому, и Эстер с Йоном решили, что пора возвращаться на родину.

Уют густых и тёмных шведских лесов – коричнево-зелёных или белых от снега, лесов, по-прежнему полных для сына Йозефа Бауэра тех волшебных существ, о которых ему рассказывала бабушка, радовал художника. Он был готов проводить там большую часть времени и полагал, что жена по-прежнему разделяет его радости и взгляды. Ему хотелось бродить по окрестностям – то одному, то с Эстер или с другом, и возвращаться в тёплый милый дом на берегу озера, который, кстати, родители Йона уже помогли им приобрести. Но Эстер, хотя тоже ничего не имела против комфортного дома и детей, считала, что дом этот должен стоять в столице, а не где-то на отшибе, в почти дикой местности. Ей нужна была городская суета, кружение общественной жизни, званые вечера, наряды, возможность заниматься собой, перепоручив отпрысков няням и гувернанткам…
В общем, противоречия во взглядах супругов на жизнь стали очевидней некуда. На свет появился их обожаемый сын Бенгт, и это значительно улучшило отношения в семье, но ненадолго. К тому же и кормилец из Йона был так себе, заказы не слишком-то сыпались на него.
Хотя одно долгоиграющее дело, прославившее его и дающее возможность заработать на кусок хлеба, у него было.
Ещё в 1907 году начал выходить ежегодный альманах для детей – с волшебными сказками и замечательными картинками. И, удивительное дело, хотя печатали там произведения лучших шведских авторов, в историю и в сердца людей альманах «Среди гномов и троллей» вошёл как «сказки Йона Бауэра». Его иллюстрации зачаровывали, погружали в мир, где волшебства много и опасностей немало, но чудовищного – нет. Самый тёмный лес или пещера у Бауэра выглядят, скорее, загадочно, а то и уютно, и даже тролли – забавные, не отталкивающие. Сборник таких сказок стал в Швеции традиционным и желанным подарком детям на Рождество, его популярность была так огромна, что тиражи доходили до 100 тысяч экземпляров.

Безусловным подтверждением значимости работ Йона в этом альманахе стало то, что, как только он, поссорившись с издателями (главным образом, оттого, что после публикации они считали работы Бауэра своей собственностью), перестал делать иллюстрации для «Среди гномов и троллей», продажи альманаха стремительно упадали.
Ох, и неоднозначная получилась ситуация: везде раздрай – и в семье, и в издательстве. Но, с другой стороны, как ни любил Йон волшебные сказки и всех их персонажей (друзья художника даже говорили, что всякий раз из походов в лес он приносил не только наброски и идеи, но и бормотал о виденных там существах), при всей этой любви Бауэру все же хотелось заниматься и чем-то другим. Покончив со сказочным альманахом, он с воодушевлением стал браться за разные проекты – писал маслом, создавал фрески, написал замечательный учебник рисования для школьников, занимался сценографией, даже создал либретто для балета «Горный король»…
Однако жена не оставила без внимания ни увлечённость мужа новыми проектами, из-за которых его так часто не было дома, ни исчезновения небольшого, но регулярного дохода, что приносил альманах. Ссоры возобновились, Йон уже и сам заговорил о разводе, и самая романтичная пара Швеции того времени оказалась на грани разрыва. Родители художника не на шутку встревожились и снова предприняли попытку спасти брак своего дорого мальчика (хотя «мальчику» тогда было уже 36 лет, а Эстер – 38). «Послушай, сынок», – сказал однажды Йозеф Бауэр. –«Ну, хочет твоя жена жить в Стокгольме, и что с того? Что тебе стоит согласиться? И она там не будет скучать в одиночестве, и тебе, глядишь, будет проще найти заказы. Где вам там жить? Ну, уж не по съёмным углам. Я купил вам вполне приличный дом. Собирайтесь и переезжайте…»

На смену смущению от постоянной щедрой родительской помощи пришла надежда, что всё ещё можно изменить к лучшему. А ведь, хотя отчаяние порой подталкивало Йона поставить крест на семейной жизни, он по-прежнему любил свою Королеву Фей, свою прекрасную Эстер.
И вот вещи собраны. Но на поезде они не поедут, нет. Совсем недавно на железной дороге произошла страшная авария, и думать не хочется подвергать жену и сына такой опасности, хотя бы малой вероятности её. Лучше по воде: сядем на пароход и переплывём озеро Веттерн, родное озеро, на берегу которого стоит родной Йёнчёпинг, что теперь придётся оставить.
Оставить дорогие сердцу места пришлось навсегда – но это с одной стороны. С другой, они вернулись очень скоро, но, к прискорбию, не домой, а на кладбище города Йёнчёпинга. Художник и его возлюбленная, как и полагается в сказках, умерли в один день. Только не долгие годы спустя, в дни мирной, мудрой, утомлённой старости, а утонув на том пароходе.
Вскоре после того, как Йон, Эстер и их трёхлетний сынишка Бенгт, поднялись на борт этого плавсредства, разыгрался шторм невиданной силы. По стечению обстоятельств, судно было перегружено такими товарами как, например, железные печи, швейные машины и бочки с продуктами, которые, к тому же, ещё и оказались неравномерно и неправильно распределены в трюме и на палубе. В итоге той штормовой ночью пароход накренился, опрокинулся и стремительно пошёл ко дну совсем близко от берега. Спастись не удалось никому.

Трагедия ужаснула одних людей, погрузив их в скорбь по погибшим, и пробудило огромное любопытство в других: на операцию по подъёму этого судна пришли посмотреть около 20 000 человек, кинохронику этого события показывали в кинотеатрах по всей стране, а куски груза (тех же швейных машинок) продавали как сувениры.
Ну, а уж слухов с мистическим подтекстом в те дни родилось множество. Лидерами могут считаться две версии: согласно одной, волшебные жители лесов, в которых столько времени провёл Йон Бауэр, не захотели его отпускать, а по другой, всё дело в Эстер, на которую позарился Подводный Король – он ведь нередко красавиц умыкал, если верить легендам…

В нашем альбоме подборка сказочных иллюстраций Йона Бауэра.