Несколько первых лет Курта стали по-настоящему безмятежными и счастливыми. В такое время ребёнок радостно растёт под тёплыми потоками одобрения взрослых, уверенный, что он – самый умелый, самый талантливый, самый прекрасный. Весь мир – у его ног, а все люди вокруг – очень милые. В будущем у такого ребёнка великолепно получится всё, чем он займётся, ведь уже сейчас у него выходят превосходнейшие, лучшие на свете каракули, куличики и всё остальное.
Вот Курт, к примеру, мог бы стать врачом. Ибо замечено, что именно так часто и случается, если детей больше, чем сказки или комиксы, завораживают анатомические атласы. Они сидят над медицинскими книжками и вглядываются в иллюстрации, где люди разобраны на слои и где показывают таящееся внутри человеческого тела. Такие дети, покорённые живописной сложностью анатомии, нередко становятся докторами.
Курт в медицину не пошёл, но тех детских впечатлений не забывал никогда и однажды даже скупил всё товары в каком-то американском магазинчике вроде «Медтехники».

Но дело не только в карьере врача, дальше вообще всё складывалось не так. Он был из тех детей, которые полностью меняются, случись им пережить развод родителей – становятся замкнутыми и угрюмыми. Они не могут простить взрослых, сломавших тёплую, укомплектованную жизнь, разрушивших алгоритм, к которому сами же приучали с рождения. А к тем мужчинам и женщинам, которые встают рядом с их матерями и отцами, такие дети не могут испытывать ничего, кроме неприязни.
Курт стал плохо себя вести, кидаться в машины камнями, обзывать и дразнить полицейских. Обычно он избегал наказаний за относительно серьёзные проступки, зато постоянно получал от отца тумаки и подзатыльники за нечаянно уроненную вещь или пролитый стакан воды. Неудивительно, что позднее он позволял себе дерзкие и дикие выходки с усмешкой, а за случайную неловкость и оплошность ужасно сердился сам на себя. Отец никогда не пытался наладить портящиеся отношения, вместо этого просто отдалялся и игнорировал сына. А мать Курта на какое-то время «ушла в отрыв» и стала похожа на тех родителей, которые прячут где-нибудь в доме свою травку, но ругают подростков за то, что те покуривают. Или приходят в стельку пьяные и читают детям нотации в таком виде.
Однажды Курт решил, что он тайно усыновлён. Подобное хоть как-то могло объяснить ребёнку нехватку родительской любви. Он даже пришёл к выводу, что не просто подкидыш, а выходец из иного мира – параллельного или инопланетного. Всю жизнь тосковал по неведомой родине где-то в далёком космосе и пытался найти похожих на себя. Говорил, что пару-тройку за жизнь встретил и даже успел понять их общую миссию на Земле.

В школе он сильно выделялся – поведением, нервозностью, причёской, музыкальными вкусами. А потом его ещё и угораздило подружиться с парнем, не зная о нетрадиционной ориентации приятеля. А все остальные, как это обычно бывает, об этом знали. И, конечно, Курта тоже моментально причислили к меньшинствам. Вскоре для него все старые школьные неприятности померкли – в сравнении с новыми. Однако дружить с тем парнем он не перестал, только счёл необходимым расставить все точки: мол, «извини, приятель, я из другого лагеря…», но от друга всё равно не отказался.
Он был из тех школьников, чьи таланты могут оценить только необычные учителя. В его судьбе таких было двое. Преподавательница литературы любила людей с нестандартным мышлением и всегда восхищалась его сочинениями, даже самыми нарочито вызывающими. А учитель рисования в старших классах, часто хваливший Курта, работы его ценил так высоко, что вечно тайком посылал их на разные конкурсы. Тайком – потому, что нервному подростку это наверняка не понравилось бы. Но призы и грамоты учитель обязательно передавал адресату-победителю.

Про Курта все думали: ну, этот поступит в колледж искусств, станет художником или кем-то вроде того. Да хоть бы и музыкантом – многие из его родных увлекались музыкой, и в нём этот интерес поощряли. Он мог выбрать, как минимум, из двух видов искусства, ему даже гарантировали стипендию в двух учебных заведениях.
Но в его уме уже властвовал панк-рок, который казался ему честнее прочих стилей и с помощью которого он хотел откровенного говорить с миром.
Однако за то, что он не хочет заняться чем-то понятным и определённым, его фактически выставили из дома.

Он долго был без угла, не знал, где проведёт следующую ночь. Иногда после вечеринок оставался ночевать то у одного приятеля, то у другого, но приютить его надолго никто не горел желанием, даже те, с кем он играл музыку. Случалось, Курт ночевал на улице, под мостом, а дни часто проводил в общедоступной библиотеке и читал, читал…
Вообще работа ради пропитания его совсем не привлекала. Только раз или два он сподобился на нечто подобное – например, оказался однажды среди тех, кто на курорте не отдыхает, а трудится. В одном полинезийском местечке его взяли на должность, скажем так, трубочиста. Дело было несложное, но он отлынивал и нередко, отправившись чистить очередной камин, прятался где-нибудь и просто смотрел телевизор. Долго это, конечно, не продлилось. А дальнейших экспериментов он хотел.
В определённом смысле, он стал легендой родного Абердина уже тогда. О нём говорили: «Среди наших панков есть один тако-о-ой!.. Умудряется жить, вообще нигде не работая, ему начхать на все неудобства и проблемы!..» Ну, не то чтобы ему был совсем уж начхать, но зарабатывать чем-то, кроме музыки, он, похоже, не желал принципиально.

Курт очень удивился, когда, приехав в город Олимпию, увидел, сколько людей занимаются искусством всех форматов.Там он не выглядел странным, там тысячи жили музыкой: кто-то мечтал прославиться, а кто-то играл не хуже и не меньше первых, но делал это просто для души; где-то превращали домашние концерты в пьянки и оргии, а где-то слушали выступления внимательно и исключительно под кофе.
В любом случае, в Олимпии всё было иначе. У него там даже девушка появилась. Трейси была удивительно доброй и заботливой, почти не приставала с вопросами о работе, покупала ему вещи, водила по ресторанам…
А он – эдакий панк-Диоген, которому и в старой машине переночевать не в лом, скоро начал стесняться её заботы, её трат на него и всепрощения. Но самое главное – она не была его единомышленником, с ней невозможно было поделиться творческими идеями.

А потом Курт отправился в кишащий разными музыкальными коллективами Сиэтл, он туда давно стремился. И именно в Сиэтле случилось неожиданное – его группу стали хвалить, пригласили записать альбом, его песни начали крутить по радио. Всё это было одновременно долгожданным и превышающим все ожидания.
Хотя до процветания было ещё далеко. Возможно, самым нищенским, голодным временем в его жизни стал период, когда первый контракт уже заключили (миллионный, между прочим), а есть было совсем нечего, потому что деньги ещё не выплатили.

Когда начались гастроли, Курт узнал, что такое настоящая боль. Хотя ему казалось, что уж он-то давно об этом всё знает.
Даже если не говорить о душевных страданиях в детстве, в школе, или тех, что свойственны неравнодушному, умному и сентиментальному человеку, который познаёт жестокость мира… Даже если не говорить обо всём этом, стоит вспомнить его извечный бронхит или то, как ещё в школе искривление позвоночника и смещение диска подарили ему «дивные» ощущения и привели к тому, что ему непременно следовало носить корсет. Но это гарантировало неудобство и насмешки, поэтому он «забил» на рекомендации врачей. А вместо корсета стал подолгу носить гитару – играя на ней, и позвоночнику стало ещё хуже, гораздо хуже.
А когда слава начала поворачиваться к нему лицом, к вечным болям в спине прибавились адские боли в желудке, которые ничто не могло унять, они даже заставили его забыть о проблемах с позвоночником. Болело почти всегда, но особенно во время еды. Врачи примерили все диагнозы, скормили ему кучу разных препаратов и всё без толку. Тогда начали говорить, что это – психосоматика. А он уже сходил с ума от постоянных болей, стал раздражительным, злющим, и неизбежно начал задумываться о кардинальном способе прекратить муки – вместе с жизнью.

Впрочем, говорят, году в 92-ом какое-то новое лекарство ему всё-таки помогло. Что это было за лекарство, да и лекарство ли вообще – кто знает. Зато известно, что, когда он обнаружил – наркотики уменьшают боль, то тайком перешёл на их регулярное употребление. Весьма продолжительное время никто из близких не знал ни о его мучениях, ни о его новых привычках
Тем, кто безутешно горюет по Курту Кобейну, вошедшему в знаменитый «Клуб 27», тем, кто старательно ищет причины его самоубийства, специалисты порой говорят: вы забываете о том, какие изменения происходят с личностью под воздействием наркотиков – необратимые и очень сильные.
Да, его маленькая дочка Фрэнсис заставила Курта по-иному взглянуть на мир, и он, казалось бы, не должен был бросить её в этом мире, который считал ужасным. Да, его жена Кортни Лав – совсем неоднозначный персонаж и по ряду причин всегда будет под подозрением. Всё это так. Всё могло произойти – и убийство тоже. Но всё-таки не стоит забывать, насколько изменено сознание того, чей мозг разрушают наркотики. Даже если он перестал их принимать, ход мыслей такого человека может быть абсолютно невероятным, а решения – непредсказуемыми.
В отличие от финала – тот всегда предсказуемо печален.

#курткобейн #кобейн #нирвана #курт #nirvana #kurtkobain #cobain #музыка #легенда #звезда #музыкант #история #биография #аэльфман #гдекультура #gdekultura_люди