К 75-летию Александра Калягина
Вы знаете, а ведь он мог стать скрипачом. И, возможно, не просто хорошим, а одним из лучших. Ведь, когда мама привела его в музыкальную школу, оказалось, что у него абсолютный слух. Он начал учиться и делал серьёзные успехи, хотя, как почти все мальчишки, больше думал о футболе, чем о музыке. И вот однажды, когда он опять мысленно уже лупил по мячу, и поэтому, конечно, сделал ошибку, учитель, рассердившись, ударил смычком по пальцам ученика. И всё. С музыкой на этом было покончено.
Он мог стать доктором. Учился в медучилище на акушера, два года отработал на «Скорой» и в 50-ой горбольнице. Люди хвалили его добрые руки, способность быстро принять решение, спасающее жизнь. А он всё ждал, когда же его перестанет чуть что тошнить? Надеялся, что со временем привыкнет и закалится, и перестанет реагировать на неприглядные моменты деятельности человеческого тела, как девчонка-первокурсница. Но так и не привык. Стыдился своей реакции, старался скрывать её и всё думал: разве можно такому оставаться в медицине, разве получится из него доктор?! В итоге с врачебной практикой было покончено.
Много лет спустя он прочитал о себе в какой-то рецензии: мол, с такой внешностью ему бы за столом сидеть, быть, скажем, учёным. Кстати, да, можно было бы остаться в той же медицинской сфере, но пойти, скажем, по той научной стезе, где необязательно сталкиваться с физиологическими проявлениями, или ещё что-нибудь придумать. Но он решил начать с чистого листа и заняться тем, к чему его всегда влекло со страшной силой, тем, что даже в медучилище нельзя было скрыть…
И стал он следователем, купцом, хирургом, чиновником, адвокатом, коммунистом, эсэсовцем, Галилеем и Левенгуком, Лениным и Жуковским, Пиквиком и Просперо, Эзопом и Чичиковым, Тригориным и Дон Кихотом, котом Леопольдом и, конечно же, «вашей-тётей», здравствуйте, куда без неё…
Анастасия Вертинская говорила: «Талант Калягина нельзя описывать, используя слово «диапазон». Потому, что диапазон – это что-то от точки А до точки В. А у него нет этих крайних точек, он может играть всё…»
Но, разумеется, так было не всегда и не сразу. От большого признания его когда-то отделяли и время, и неудачи в театральном училище, и, как вы уже знаете, оборвавшаяся медицинская карьера вместе со «скрипичными перспективами», и вообще первые двадцать лет жизни, которые начались даже не 25 мая 1942 года – в день рождения Александра Александровича, а на несколько месяцев раньше. Тогда, когда его матушка – Юлия Мироновна поняла, что беременна. Кругом война, голод, муж далеко, сама она – в эвакуации, наконец, ей уже 40 – не поздновато ли рожать?.. Но врач, которому, она, среди прочего, задала и этот вопрос, твёрдо сказал: «Рожайте!..»
Ох, может, она и не послушалась бы доктора, если бы знала, что ребёнка ей придётся растить одной, на скромную зарплату преподавателя французского, поскольку меньше, вскоре после появления на свет сына, её любимого мужа не станет. А, может, напротив, знай это, она решила бы непременно оставить дитя – как память о супруге и утешение на старости лет.
Как бы то ни было Алик, он же Александр Александрович или Сан Саныч, родился – в городке Малмыж Кировской области, который он, конечно, практически не помнит. А вот Москву – ту, старую, послевоенную Москву, куда мама вернулась уже с ним вместе – он не забыл. Всё хранится в памяти: от улиц и площадей до их маленькой комнатки, узкой, как пенал, где так трудно было найти место для второй кровати, но зато имелись радио, книги и его собственный театр на подоконнике. По просьбе мамы приходил столяр и всё сделал точно по указаниям Алика. Много лет спустя, подобным образом, построят большой настоящий театр, сверяясь с его указаниями. Эти театры, возникшие с разницей в полвека, очень разные, но их объединяет цель – они были созданы не столько для Калягина, сколько для зрителей. Разве что в послевоенные годы публика, в предвкушении смотревшая на ситцевые кулисы, состояла из нескольких детей, соседей по коммуналке, а в наше время перед большим тяжёлым занавесом театра «Et Cetera» затихает множество людей разных возрастов.
Неизвестно почему, но родня Алика Калягина очень удивилась его решению стать артистом, точнее, сначала дяди, тёти и все остальные не воспринимали всерьёз увлечение мальчика, его домашний театр, его занятия в драмкружке Дворца пионеров, где он проводил столько времени, сколько мог. Семейный совет настоял на выборе в пользу медицины, на получении мальчиком серьёзной профессии. Мальчик же, хоть и был здорово избалован любящей матерью, тут капризничать и сопротивляться не стал. Возможно, просто был рад покинуть школу, к которой не испытывал тёплых чувств, покинуть поскорее – после восьмого класса.
Однако и в медучилище он много времени и сил тратил на театр – коллектив художественной самодеятельности студентов-медиков, который благодаря активности Калягина скоро стал лучшим среди подобных. Кроме того, Алик Калягин занимался речью, у хорошего преподавателя учился работе с текстом. В общем, когда созрело его решение оставить медицины и поступать в театральное, он чувствовал себя подготовленным и опытным, по крайней мере, по сравнении с совсем «зелёными» абитуриентами.
Но не поступил. «Я смутил комиссию Щукинского училища своим странно хрипловатым, «с песочком», голосом. Они заподозрили узелки на связках и велели провериться в поликлинике, принести справку. А узелки на связках для актёра – смертный приговор. И я так тогда испугался, что не стал никуда ходить – ни в поликлинику, ни в Щукинское…»
Если кто-то из родни и хихикал ехидно после этого, то делал это зря. Не умеющий опускать руки Калягин на следующий год, пройдя медкомиссию и убедившись, что никаких узелков нет, пошёл поступать в училище снова. И поступил. К слову, а вот интересно, родственники, удивлявшиеся потом успехам Алика: «Как это из него что-то получилось? Он же был абсолютно невозможным – избалованный лентяй и нахал…», эти родственники, они, что, полагали, парню с такими характеристиками не место на сцене, но самое место в медицине?..
В «Щуке» пришлось нелегко. Александр Александрович говоря о том времени, кается и в собственной лени, и в зажатости, сетует на неярко выраженную внешность: невысокий, упитанный, лысеющий, не герой, не любовник, не пионер… А на счёт опыта – так ведь то, что неплохо для артиста художественной самодеятельности, часто никуда не годится в случае с профессиональным актёром. Хуже всего дело обстояло с этюдами. «Они не получались совсем. Для того чтобы хорошо делать этюды, я должен за плечами иметь что-то, какой-то жизненный опыт. Работа на «скорой помощи» дала мне много, но всё довольно специфическое. Этюды, по сути, это – импровизация, то есть уже высший пилотаж. Дошло до того, что со мной репетировали этюды. Репетировать этюды — это же нонсенс! Ничего не получалось, я зажался страшно, начал уходить в себя, замыкаться. А в искусстве прятаться в собственную скорлупу — последнее дело. Можно никогда себя не вытащить…»
Под угрозой отчисления Калягин мобилизовался и выдал такой этюд, на который бегали смотреть со всех курсов и который стали потом показывать на всех концертах щукинцев. И в профессиональном, и в психологическом плане эта удача заметно изменила нашего героя, да и его судьбу: он доказал, что актёрское поприще – его.
Помимо этого, неудачный опыт этюдов заставил задуматься над этой частью преподавания, когда он сам набрал курс: «Я смотрю на отстающего студента и пытаюсь понять, что с ним происходит. Чем-то же он меня пленил на вступительных экзаменах. Так почему сейчас ничего не получается? В чём я виноват и в чём он виноват? И как с этим справляться, не задев самолюбие, которое нигде так не обострено, как в театральных школах?..»
Александр Александрович, при всей его любви к театру, в кино начал сниматься с 25 лет. Были весьма удачные роли, но всесоюзная известность пришла к нему уже в 1975, когда народ увидел его донну Розу в фильме «Здравствуйте, я ваша тётя!» И как же он возненавидел такую славу, как измучили его громогласные цитаты вроде «Я тебя поцелую тебя. Потом. Если захочешь…» Каким клеймом стала эта «тётя». А сколько было в истории случаев, когда один, ставший популярным, образ ставил крест на всех прочих работах актёра. Сколько потом Чичиковых, Трегориных, Платоновых и даже Лениных не играй, всё равно для большинства пожизненно будешь «тётей».
К слову, о Ленине. То, что Олег Ефремов, известный «тихий диссидент», задумал ставить спектакль про Ильича было довольно странно и подозрительно. Но когда он сказал, что главную роль отдаёт Калягину, чиновники от кино не выдержали и возмутились: никогда «тётка» не будет играть Ленина! Как их победил Ефремов – неизвестно, но факт остаётся фактом: постановка состоялась и её, при всех неминуемых «красных оттенках» и революционных составляющих, вполне можно было смотреть, подтексты, которые имел в виду Ефремов, оказались всем, кому надо, очевидны, а Владимира Ильича в исполнении Александра Александровича часто даже было интересно слушать. При том, кстати, что говорил в спектакле преимущественно он – сценарий на 85 листах содержал 80 листов речей Ленина.
Но разве мало было слов у Калягина в многосерийных «Мёртвых душах»? Или в других постановках – в «Живом трупе» Эфроса, в телеспектакле «Эзоп»? А то, что Ленин получился несколько более упитанным, чем в жизни, так и что с того? Вы бы видели, какой Дон Кихот вышел из Калягина! Хотя мы привыкли представлять хитроумного идальго тощим, а его оруженосца пухлым, через недолгое время зритель совершенно забывает о литературном стандарте и наслаждается спектаклем, происходящим на сцене, игрой актёров, уже не сомневаясь, что всё так, как должно быть.
Власть над зрительным залом, эмоции, которые волнами катят от публики к артистам, значат очень много. «Если актёр не получает удовольствия от своей профессии, от контакта со зрителем, не ощущает дыхание зала — это не актёр. Для меня любовь зрителей стала своеобразным допингом…»
А вот ещё одна немаловажная цитата: «Профессия у нас публичная, а актёр, как правило, одинокое существо. Одиночество при публичности, при том, что ты как бы с каждым знаком – он столько раз видел тебя в своём доме на телеэкране. Это часть твоих профессиональных обязанностей: быть на публике. Это твоя работа. Но как же страшно раствориться в этой публичности, когда не останется ни одного спрятанного от чужих глаз потаённого уголка: всё — на публику, всё — на продажу. И это так противоречит с внутренней потребностью спрятаться в свою скорлупу, забиться в свою щель! Кроме того, ведь работа, настоящая работа, происходит только наедине с собой. Есть люди, которые не могут быть одни, а есть другие, которые не могут долго оставаться среди людей. Я – один из них, побыть в одиночестве — моя первейшая жизненная потребность. Мне необходимо очищаться одиночеством, черпать в нём силу. Возможно, именно эта особенность спасает меня в тяжёлых ситуациях, помогает существовать дальше…»
А тяжёлых ситуаций было сколько угодно – и в профессиональной сфере, и в личной жизни. После инфаркта, который Александр Калягин перенёс в 90-ых, знакомый врач сказал ему: «Саша, у вас энергетический ресурс исчерпан. Вы живёте уже на НЗ». А Калягин в ответ: « Ну и что ж? Откуда я знаю, сколько его, этого неприкосновенного запаса…»
Но это случилось много позже беды, которая обрушилась на Сан Саныча, когда ему только перевалило за 30. Молодая его жена Танечка, коллега и сокурсница, родившая ему дочь Ксюшу, на глаза угасла от рака, а следом ушла и мама нашего героя. Очень долго никто не думал, не знал о том, что этот много работающий мужчина остался отцом-одиночкой, что он рвётся на части, чтобы управляться по дому, стирать, варить, водить дочку в детский сад и сделать всё, чтобы она не чувствовала себя сиротой. «Никто не обязан жалеть тебя и понимать тебя не по-настоящему. Я никого не имею права ранить своей болью. Есть вещи, с которыми мужчина должен справляться сам…»
С другой стороны, забота о дочери спасла его от такого заманчивого поначалу желания погрузиться в беспросветную скорбь, переходящую в запой. Ответственность за ребёнка не дала расслабиться.
Работа тоже спасала. Особенным вспоминался Калягину тот период, когда снимали ставшую знаменитой «Неоконченную пьесу для механического пианино», где Александр Александрович показал тако-о-о-е мастерство!.. Хотя дорого далась та блистательная работа. «Дом – дочь – театр – съёмочная площадка в Пущино – дом» примерно по такому маршруту в невероятно напряжённом темпе пришлось жить ему тогда. Молодость, отличная компания и стремление не останавливаться, не дать себе закиснуть – вот, что было двигателем, способным вынести тот ритм. А когда закончились съёмки, настала пора ехать с МХАТом на гастроли в Болгарию. В Софии Калягин как лёг спать в гостиничном номере, так и проспал сутки. Коллеги беспокоились, пытались будить – бесполезно. Он спал. А потом записал: «Полжизни унёс мой Платонов. Полжизни…»
Но Платонов и те съёмки принесли и утешение, награду. Женечка Глушенко – светлая, наивная, тоненькая, хорошенькая, та, что играла молоденькую жёнушку Платонова в «Неоконченной пьесе…» стала через некоторое время женой Александра Калягина, матерью его Ксюше, а потом, конечно, и их сыну Денису. Наш герой говорил: «Это один из самых больших подарков судьбы. Очень редко встречаются замечательные женщины, а совершенно замечательные – такие, как Женюра – попадаются ещё реже…»
П. С. Иногда Калягина неверно цитируют, вырвав из контекста его фразу: «Я открыл самого себя». Получается что-то заносчивое, неблагодарное по отношению к учителям. На самом деле та фраза звучала так: «А что обо мне писать? Что нового я открыл в профессии? Ничего! Я открыл самого себя. И всё!..» Совсем другой смысл, верно? Однако нам, зрителям, всегда есть, что открыть в работах Александра Александровича. Например, тех, что ждут вас в нашей традиционной подборке:
1. «Буря»
2. «Лица»
3. «Король Убю»
4. «Мёртвые души»
5. «Преждевременный человек»
6. «Неоконченная пьеса для механического пианино»
Теги: калягин