Музыка и одуванчики
Питер Бродерик (Peter Broderick) – талантливый композитор, мультиинструменталист и экспериментатор – впервые приехал в Россию, чтобы представить свою сольную работу “Grunewald”. Его музыка жива, насыщенна и многогранна – это минимализм, который скрывает в себе всю полноту чувств. Корреспондентам “Где культуры” удалось лично встретится с музыкантом из Америки перед его концертом в клубе “The Place” и поговорить с ним о вдохновении, музыке, растениях и даже о том, как написать прекрасную композицию с помощью игральных костей.
Корреспондент: Я знаю, что вы стали сочинять музыку в очень раннем возрасте – в 8-9 лет. Вы помните самый первый раз?
Питер Бродерик: Мне было лет 9 или 10, когда я впервые начал играть в группе. Это было что-то вроде рок-н-ролла, я играл на электрогитаре. Но на виолончели я начал играть еще лет в 7, думаю, что я начал сочинять музыку в 8-9 лет.
К: Какой была самая первая композиция, которую вы сочинили?
П.Б.: Пожалуй, это было что-то на гитаре – какая-то довольно простая и сырая мелодия.
К: Помните ли вы, как впервые взяли в руки инструмент?
П.Б.: В детстве в нашем доме было много инструментов – мои родители играют, мои старшие брат и сестра тоже оба играют. Я не помню даже, когда сам заиграл впервые. Но точно помню, как я брал гитару, перебирал струны.
К: В вашей семье много музыкантов, им нравится музыка, которую вы пишите?
П.Б.: Да, все в моей семье – музыканты. И они очень, очень меня поддерживают. Мои родители сами хотели продолжать заниматься музыкой, но, когда у них появились дети, они решили выбрать боле практичную профессию. И они очень счастливы за меня, потому что у меня есть возможность играть и заниматься музыкой.
К: Вы играете на большом количестве инструментов. Однако сейчас в своем творчестве вы отдаете предпочтение пианино, верно?
П.Б.: Да, сейчас я очень много путешествую и играю именно на пианино. Отчасти это мой вызов самому себе – смогу ли я сделать шоу без целого набора инструментов. Да и, к тому же, очень приятно путешествовать налегке, когда не нужно возить кучу инструментов с собой. Пианино и так везде есть, мне нужно только появиться и сыграть на нем.
К: И все же, почему выбор пал именно на пианино?
П.Б.: Когда я был ребенком, у меня в доме всегда было пианино. Наверное, оно привлекало меня потому, что играть на нем очень просто и естественно. Ты смотришь на него – и все ноты прямо перед тобой. Всего один человек, играя на нем, может добиться очень масштабного, полного и богатого звучания. Например, на виолончели одномоментно всегда звучит только одна нота, и она звучит куда более ограниченно. Пианино открывает бОльшие возможности.
К: Продолжаете ли вы возвращаться к другим инструментам? Например, к той же виолончели?
П.Б.: Да, возвращаюсь. В этом году у меня выйдет альбом, где я играю на виолончели и пою. Это совместный альбом с музыкантом, который также играет на струнном инструменте и поет. На гитаре я последнее время играю меньше, чем раньше. Но думаю, что это просто период такой – какое-то время тебе нравится один инструмент, потом выбираешь другой. По настроению.
К: Какие музыканты оказали на вас наибольшее влияние?
П.Б.: В детстве мне нравился рок-н-ролл, альтернативный рок 90-х годов. Нирвана, например. Потом, когда я стал тинейджером, меня стал больше интересовать фолк и современная минималистическая классика – более мягкие вещи. Когда я был подростком, у меня был учитель, который познакомил меня с творчеством Филипа Гласса, Арво Пярта (это эстонский композитор). Они сильно повлияли на мой вкус в музыке. Мне нравились музыканты, исполняющие собственные песни, например, Эллиотт Смит.
Потом я открыл для себя Брайана Ино и Артура Расселла – оба создавали очень разную музыку. Их невозможно отнести к какому-то одному жанру или однозначно классифицировать. Я был очень вдохновлен, когда впервые их услышал, мне всегда самому нравилось делать что-то подобное: один день ты пишешь песню под гитару, на следующий – инструментальную композицию для пианино. Мне нравится такое разнообразие.
К: Кто из музыкантов вдохновляет вас больше всего в настоящий момент?
П.Б.: С тех пор, как я стал заниматься музыкой профессионально и погрузился в среду других музыкантов, у меня появилось много друзей, чью музыку я очень люблю. И для меня очень приятно слушать музыку, написанную человеком, которого я хорошо знаю. Многое из того, что я слушаю в последнее время, написано моими друзьями.
Моя жена – тоже потрясающий музыкант, один из моих любимых. Она играет на гитаре, пианино, аккордеоне и поет. У меня есть друг – Дэвид Алред, чью музыку я так же очень люблю. Еще один хороший друг – Колин Кениф – совсем недавно прислал мне послушать новый альбом. Меня очень воодушевляет наличие таких контактов – когда ты знаешь человека, восхищаешься им и каждый раз удивляешься от того, насколько крутые вещи он может делать.
К: Хотелось бы поговорить про вашу собственную музыку. Как бы вы могли ее описать?
П.Б.: Это всегда непростой вопрос. С годами моя музыка сильно изменилась, и сейчас я чувствую, что подхожу к ней уже совсем не так, как в самом начале, когда только начал выпускать пластинки. Теперь на мою музыку оказывают влияние уже совсем другие вещи. Думаю, что описать то, что я создаю в тот или иной временной отрезок, было бы намного проще, чем пытаться охарактеризовать ее в целом.
И все-таки, попробуем. В основном я играю именно на акустических инструментах – осязаемых, с клавишами и струнами. Мне очень нравится перкуссия. Я определенно не электронщик. Хотя я экспериментировал с использованием компьютерной обработки звука, но я больше тяготею к акустике. На данный момент мне нравится совершенно необработанная музыка – честный звук, запись, создающая эффект, что ты находишься в одной комнате с человеком, который играет.
На самом деле, мне очень сложно описать мою музыку, я могу перечислить вещи, которые говорят про нее другие, и с которыми я более-менее согласен. Меня называют мульти-инструменталистом. Еще называют неоклассиком – это такой очень современный и популярный термин, в значении которого даже я не уверен на сто процентов, но, как мне кажется, наиболее близко это к современной минималистичной классике.
Я бы не назвал себя классическим музыкантом, но я создаю нечто со сходным звучанием – фортепианная музыка, виолончель, в них определенно есть что-то классическое. Кажется, сейчас Нина Симон играет (прим.ред.: в зале действительно заиграла ее песня), ее музыка – это огромное вдохновение для меня. Ее тоже трудно классифицировать. Она начинала с классики, с пианино, потом перешла к поп-музыке к песням. Она привнесла эмоциональные нотки в звучание классического пианино. А в классической музыке вообще мало места для гибкости. Это то, что действительно интересует меня. Хотя моя музыка тоже, в некотором смысле, классическая, мне нравится придавать ей более свободное, более эмоциональное звучание.
К: Когда вы создаете новые песни, руководствуетесь ли импровизацией или сочинением?
П.Б.: Думаю, любая песня начинается с импровизации. В любом случае, когда ты пытаешься что-то написать, оно начинается с чего-то, так? Что-то новое приходит из ниоткуда, словно по какому-то каналу из окружающей тебя энергии. Обычно я просто начинаю играть, и, как правило, лучшие песни – получаются именно тогда, когда удается отключить мозг и играть. Это момент вдохновения, когда получается создать что-то законченное сразу. И такие песни, на мой взгляд, лучшие.
Но я пробовал и другие подходы. Например, мне очень интересен авангардный композитор Джон Кейдж – это невероятный человек, который писал музыку очень странными способами. Он мог подбрасывать монетку, чтобы решить, какие ноты использовать, и в каком порядке их расположить. Я тоже пытался писать так. Некоторые песни начинаются с того, что пишешь стихи, и уже потом кладешь их на музыку. Я люблю пробовать новое в музыке, и мне конечно нравится пробовать и разные пути ее создания.
К: И что получается в итоге, если писать музыку методом подбрасывания монетки?
П.Б.: Как правило, систематизация в этом некоторая все же есть. Так, например, ты говоришь себе: “Если выпадет орел, то будет одна из этих пяти нот”, выпадает орел, и в следующий раз загадываешь на орла уже две ноты и так далее. Занимает много времени. Про Джона Кейджа рассказывали истории, что он мог всю ночь сидеть, подбрасывать монетку и записывать результаты. Меня бы это, наверное, с ума свело. Но я писал так музыкальные отрывки – приписал число каждой ноте, и бросал кости. Наример, выпало 7 – это “ре”, выпало 4 – это еще какая-то нота. И так далее. Этот способ очень сильно отличается от классического, который подразумевает использование слуха.
К: Как в итоге звучит такая мелодия? Были ли вы в итоге довольны звучанием получившегося отрывка?
П.Б.: Да, мне очень понравился результат! Но я знал, что в итоге все будет звучать хорошо, потому что я выбирал шкалу не случайным образом: те 12 нот, которые я выбрал – вместе они звучат хорошо в любом порядке. Я не пытался делать это супер-концептуально. Но вот Джон Кейдж занимался этим на совсем другом уровне: его совершенно не интересовало сочинение музыки, которая бы звучала хорошо.
Напротив, он пытался создавать что-то, что было бы совершенно независимо от его личных предпочтений. Это очень интересно! Обычно мы слушаем музыку, потому что нам нравится, как она звучит. А он пытался делать что-то принципиально другое – удивлять людей, не всегда в положительном смысле этого слова. Он даже устраивал шоу, на которых люди начинали кричать, что музыка ужасна, вставали, уходили. А он сидел с улыбкой – он думал, что это просто замечательно.
К: Есть ли вообще какой-то универсальный критерий, по которому можно отличить хорошую музыку от плохой?
П.Б.: Это просто чувство. Иногда тебе сразу же нравится музыка – ты слышишь ее и понимаешь, что это именно то, что нужно прямо сейчас. И ты просто рад, что испытываешь это. Такое же чувство, как с вкусной едой или поцелуем мамы. Иной раз тебе не нравится сразу: например, у меня бывало такое, что я покупал какой-то альбом, разочаровывался и продавал или отдавал его. А потом слышал те же самые композиции через пять лет и мне они очень нравились. Так что иногда это еще и вопрос правильного времени.
К примеру, Джон Митчел – это музыкант, которым я долгое время не интересовался, и когда я его слышал, у меня он вызывал скорее негативные эмоции. Но моей жене он нравится, и она часто ставила его кассету в машине. После того, как я прослушал эту кассету раз пятнадцать, что-то щелкнуло. И с тех пор я большой его фанат. Загадочная вещь.
К: Ваша жена – тоже музыкант, ваши вкусы в музыке все-таки чаще сходятся или расходятся?
П.Б.: Наши вкусы сходятся, но не всегда. Есть такие музыканты, которые второму не нравятся, но мы стараемся быть очень открытыми. Никогда не бывает такого, чтобы один из нас включил что-то, а второй сказал: “Боже, что это?! Выключи!” Я люблю подвергать испытанию свои предпочтения – когда мне неожиданно начал нравится Джони Митчел, я испытал отличное чувство расширения собственных границ и теперь мне есть о чем поговорить с людьми, которым он тоже нравится (смеется).
К: В чем черпаете вдохновение?
П.Б.: Долгое время музыка была для меня чем-то сродни терапии – способ справиться с не слишком позитивными чувствами, такими как грусть или волнение. Если я играю на чем-то, такие чувства просто растворяются. Может быть звучит странно, что депрессия может служить вдохновением. Последнее время меня очень вдохновляет природа, я люблю гулять по очень диким местам, где нет людей. Очень часто во время таких прогулок мелодии и ритмы просто приходят ко мне. Другие музыканты меня вдохновляют, музыка часто перерабатывается – все мы немного заимствуем друг у друга.
К: Чем занимаетесь в свободное от музыки время?
П.Б.: Я очень люблю растения. Всегда обращаю на них внимание, куда бы ни шел, и мне нравится проводить время, наблюдая и изучая растения. Особенно дикорастущие меня вдохновляют. Одуванчики например, им вообще не нужны люди, их не нужно поливать. Это очень сильное и стойкое растение. Так что свободное время я стараюсь проводить именно на природе. Вот что правда очень меня интересует, вдохновляет и помогает продолжать то, что я делаю сейчас.
К: Некоторые музыканты признаются, что они представляют что-то, когда играют. Что приходит вам на ум, когда вы играете?
П.Б.: Я всегда чувствовал, что визуализация – это не совсем мое. Например сегодня мне устроили прогулку по городу, мне показывали известные здания, интересную архитектуру, и думаю, многие люди пришли бы от этого в восторг, но у меня вещи, которые я вижу, не вызывают особых чувств. Когда играю, я не вижу ничего особенного, тут больше задействованы именно мои уши и мои чувства. Я не могу сказать, что я представляю что-то, хотя и знаю, что многие музыканты видят какие-то цвета или картинки, но у меня такого нет.
Дело в том, что, когда у тебя тур, ты часто играешь одну и ту же программу каждый вечер, ты знаешь эти песни очень хорошо, и можешь играть, не думая о том, что играешь. Ты можешь думать о чем-то действительно отвлеченном, например, о том, что ты съел на завтрак. По мне, самое лучшее, это когда ты вообще не думаешь, когда музыка – это все, что ты делаешь в данный момент. Это самое сильное и захватывающее ощущение.
К: Это ваш первый раз в России?
П.Б.: Да, я только вчера приехал, но отлично провожу тут время, много гулял. Сегодня было очень холодно! Но почему-то все говорят, что на самом деле было тепло. Хоть я и очень замерз, но меня тут отлично приняли.
К: Знакомы ли вам какие-нибудь русские музыканты?
П.Б.: Я знаю Рахманинова еще с тех пор, как был тинейдежром. Единственный современный музыкант, которого я знал до этого – пианист Игорь Хабаров. Не могу сказать, что еще кого-то знаю, но думаю, что в России много талантливых музыкантов. Вот сегодня передо мной играет “Long arm” – его саундчек звучал потрясающе.
К: Есть ли цель, которую хотите воплотить в ближайшем будущем?
П.Б.: В музыкальной карьере даже не знаю. Я очень много концентрировался на музыке в последнее время, и я стараюсь обращаться и к другим вещам. Я не строю глобальных планов, не пытаюсь представлять, чем буду заниматься через, скажем, 10 лет. Может даже чем-то другим мог бы заняться, но музыка – это то, что кажется мне наиболее естественным, она приходит ко мне. Я бы хотел просто продолжить эксперименты, пробовать новые вещи. Не думаю, что когда-либо перестану заниматься музыкой, но может быть перестану относится к этому как к профессии.
Профессионализм отчасти мешает вдохновению. Хотя когда выходишь на сцену, ты понимаешь, что и сам хочешь сделать все максимально хорошо, не только потому, что ты должен. Музыка должна быть максимально чистой, бизнес и деньги, конечно, мешают креативности. Иногда здорово создавать что-то просто для себя, никому не показывая. Если честно, некоторые профессиональные музыканты немного ограничены тем, что они делают – с ними невозможно говорить ни о чем другом, кроме музыки. Для меня это скучно.
Я играю музыку все время, мне больше нравится говорить о чем-то еще, учиться чему-то новому, другим вещам. Хотя и сам долгое время был слишком зациклен только на музыке и забывал развивать другие стороны моей личности. Это то, что я пытаюсь сказать: вместо того, чтобы думать о музыкальных планах, я полагаю, что продуктивнее думать о том, как развивать, в первую очередь, себя самого.
(Текст и его перевод с английского: Аделаида Рош, фото: Ольга Хумпа, источник: geometria.ru)