Густав Климт

Автор Алёна Эльфман в Август 9, 2017. Опубликовано Художники

Его дважды награждал сам император, его работы признавались великими творениями, ему делали заказы крупнейшие культурные учреждения и богатейшие граждане страны. И на него же подали жалобы почти 90 уважаемых профессоров, к профессорам присоединилось множество других людей – в итоге его требовали судить или выслать из страны, а ещё лучше – кастрировать за все те непристойности, которые он выдавал за искусство, за ту порнографию, на которую он вынуждал смотреть достопочтенную публику. 
Друзья, единомышленники и просто сторонники свободного искусства защищали его как могли. Один господин даже не поленился собрать все самые тупые и злобные нападки в одну кучку и выпустить эту кучку в виде книги под названием «Против Климта» — мол, так всякому станет очевидно: ругают этого художника только последние идиоты.

Некоторые считают, что и сам Густав Климт не преминул ответить злопыхателям, создав полотно, где весь передний план картины занимал роскошный женский зад, а обладательница оного лукаво смотрела на зрителей через плечо. Якобы это потом картину нарекли «Золотые рыбки», а сначала она носила название «Моим критикам». Что ж, версия по-своему забавная, но недоказанная. Тогда как о другом – несколько более раннем – творении известно, что оно, действительно, было ответом живописца публике. Имеется в виду картина «Обнажённая Истина» — или, если угодно, «Голая Правда», оскорбительная для ханжей не только наготой, но и надписью. Утверждается, что сначала там было написано «Правда — это огонь. Огонь освещающий и испепеляющий», а потом Климт сменил эти слова на знаменитое выражение Шиллера: «Если не можешь угодить всем, понравься немногим. Нравиться многим — плохо…» 

А ведь ещё совсем недавно Густав и его творения нравились очень и очень многим, и это было хорошо. Всё, вообще, начиналось так удачно! Правда, сперва были тяжёлые времена, которые, казалось, не кончатся никогда. 
Не о том мечтала его матушка – Анна Климт, в девичестве Финстер. Когда-то она грезила о славе, а не о многодетном материнстве, о карьере музыканта, а не о буднях домохозяйки. Кто знает, что положило конец её профессиональным занятиям музыкой? Не хватило удачи? Таланта? Или всё дело в любви, которая так и норовит нагрянуть нечаянно? А что, вполне возможно, что Эрнест Климт – выходец из той части Австро-Венгерской империи, которая и по сей день зовётся Богемией, выходец из чешского края, богатого на редких мастеров, просто очаровал Анну, покорил её сердце. 
Очнулась она вся в быту и заботах – одних только детей родилось семеро: три сына и четыре дочки, а долгов было в разы больше. Да-а-а, а ведь когда выходишь замуж за ювелира, гравёра, золотых дел мастера, в голову не придёт, что жить будешь в нужде. Впрочем, её Эрнест старался, чего уж напраслину возводить – он не лентяйничал, не пил, как некоторые, а из сыновей старательно делал себе помощников и смену. Только, если он считал, что количество умелых подмастерьев изменит ситуацию, то сильно ошибался. Дело было в количестве заказов и в не самой благополучной экономической ситуации в стране, когда народ даже по меди гравировку не спешил делать, не говоря уже о золоте. 

Что до сыновей, то из них только самый старший – Георг, как и отец, стал ювелиром. А двое других – Густав и Эрнест-младший превратились в куда более широких специалистов. Ну, то есть как превратились… Выучились. Уроки отца, конечно, не были забыты, но дальше парней ждали занятия в Художественно-ремесленном училище, где они стали одними из самых юных студентов. В училище преподавали отличные мастера, благодаря которым братья познакомились и с академическим рисунком, и со всяческими прикладными способами применить свой талант. Теперь они в любом случае без куска хлеба не остались бы, ведь оказались способны создать что угодно – от живописных полотен и фресок до декораций и мебели. Вскоре Густав и Эрнест начали неплохо зарабатывать и даже смогли помогать родителям. 
Братья создали не то что бы артель, но эдакое профессионально-дружественное трио, позвав работать своего соученика Франца Мача. Причём, произошло это ещё в студенческие годы, и с тех пор на них прямо-таки посыпались заказы на создание фресок в музеях и театрах разных городов империи – от Карловых Вар (тогда Карлсбада) до самой Вены. Согласитесь, нечасто бывает, чтобы творческого человека с молодости подхватила волна успеха в сопровождении с неплохими доходами. 

Густаву было всего 26, когда он получил первую награду от императора Франца Иосифа – «Золотой крест» за заслуги перед искусством. А ведь это ещё было то время, когда он работал в академическом стиле (от академизма его, кстати, вовсе не «воротило» и он не был принципиальным сокрушителем старых канонов), его собственный особенный стиль тогда ещё не был очевиден, а «Золотой период» в его творчестве, который по-настоящему прославил Климта, даже и не начинался. Тем не менее, пошли уже и индивидуальные заказы, и первые портреты. А когда венские власти поручили Густаву запечатлеть зал старого столичного театра, знать и богачи бросились к художнику, готовые заплатить за то, чтобы тот изобразил и их на той картине. И вот этот коллективный, почти фотографический портрет стал, по сути, историческим документом и принёс Густаву Климту не только изрядный доход, но и очередную императорскую награду. 
Широко известно, что автопортретов Климт не делал принципиально, однако считается, что среди фресок Городского театра в Карловых Варах можно видеть стилизованный портрет всей этой троицы: Франц там изображён скрипачом, Эрнест – лютнистом, а Густав – флейтистом. И хотя трио в итоге распалось (в том числе, из-за творческих разногласий), Франц Мач остался востребованным создателем росписей и надгробных монументов, стал преподавателем в родном училище и даже получил дворянство. 
А как сложилась бы судьба брата Густава – Эрнеста, проживи он хоть на десяток больше отмерянных 28-ми лет? Стал бы он знаменитостью, не меньшей, чем брат? Ведь в молодые годы они друг другу почти не уступали. Сменил бы он стиль, отойдя, как и Густав, от академизма, или остался бы верен канонам? Кто знает… 

Всё могло быть иначе, в том числе, и в жизни Густава, с которым серьёзные изменения начали происходить именно после того, как в один год он потерял отца и младшего брата. Останься они живы, ему не пришлось бы в одиночку взваливать на свои плечи заботы о всей семье: матери и сёстрах, которые, как говорят, так и не вышли замуж. Да ещё и о невестке – Хелен Флёге, оказавшейся вдовой с крохой-дочерью на руках меньше через два года после свадьбы. Кстати, для своей племянницы Густав стал официальным опекуном. 
И всё это при том, что семейство Флёге вовсе не было бедным – и брат, и папенька Хелены успешно вели каждый своё дело. Однако они едва ли могли считаться выше семьи Климта в социальном плане, поскольку отец Хелены был краснодеревщиком и успешным изготовителем курительных трубок. Это – напоминание тем, кто утверждает, будто бы Густав и Эмилия (младшая сестра Хелен Флёге) не поженились только потому, что сие было бы недопустимым мезальянсом. По-вашему получается, что брак Эрнеста и Хелен – не мезальянс, а Густава и Эмилии – он самый? Впрочем, странностей в трактовках моментов биографии Климта – сколько угодно. Больше их только в вольных толкованиях его картин и смыслов, в них заложенных. 

Но вернёмся к течению жизни. Наступила пора явиться на свет знаменитому объединению австрийских художников – Венскому сецессиону, который Густав Климт сотоварищи основал даже не потому, что в Мюнхене и в Берлине уже были свои сецессионы, и даже не из революционных настроений. Просто когда последователи классической школы почти совсем не принимают на выставки иные картины, не желая выделить для творцов нового поколения ни одного зала, ни одной стены, ты рано или поздно задумаешься: а не устроить ли нам свою лунную базу с блэкджеком и ш… Ну, то есть, свою галерею, чтобы наши картины тоже могла видеть публика и потенциальные покупатели. 
Впрочем, в Венском сецессионе о деньгах говорить считалось не слишком-то приличным, там на главное место выдвигали свободу и лозунги: «Искусство принадлежит всем» и «Художник не должен быть лавочником». Но разве они отказывались продавать свои работы? Конечно, нет. Кроме того, хотя никто не собирается отрицать заслуг этого объединения в помощи молодым художникам, работающим в разных стилях, в создании венского югендстиля (модерна, если угодно, или ар нуво), а также в популяризации импрессионизма и прочая, прочая, прочая. Но гордых независимых бунтарей из сецессионистов не вышло. Решилось всё, если не полюбовно, то интеллигентно – правительство выделило землю для строительства выставочного зала, для постройки даже нашлись спонсоры, и «рупор» Венского сецессиона – журнал «Ver Sacrum» («Весна Священная») никто запрещать не собирался. 
Лет 10 длилась эта идиллия или что-то вроде того, но свято место пусто не бывает – на смену старым идеологам пришли новые, и – хоп! – те, кто недавно ещё требовал свобод для себя, поучают остальных. Даже президента сецессиона. Президент – герр Климт – терпел-терпел, да и покинул объединение. 

И его можно понять – какое тут терпение? Характер у Климта никогда не был простым, а на те годы ему выпало одно из самых серьёзных испытаний (если не считать смерть отца и брата). Масштабный госзаказ – украшение потолка Венского университета аллегорическими изображениями Философии, Медицины и Юриспруденция. Если бы подобное заказали Густаву в студенческие годы, то получили бы вполне себе классические картины по мотивам мифов. 
Но Климт был уже не тот – он, знаете ли и повидал разное и мировоззрение его стало не таким радужным и безоблачным, особенно касательно упомянутых тем. «Философия» по Климту словно бы заводит людей в аллегорический туман, «Медицина» важно и равнодушно отворачивается от страждущих, а в центре «Юриспруденции» — беззащитный человек, напоминающий о жертвах правосудия. 
Плюс повсюду обнажённой натуры без меры. И не той обнажёнки, которую снисходительно принимали в обществе – когда самые стыдные места прикрыты листочками, веточками или невероятно удачно запутавшимися между ног тканями; или, например, когда общество и не догадывается о возможности полной депиляции, однако на полотнах причинные места гладкие. Даже более чем гладкие – просто как у манекена. 

А у Климта обнажённые были такими натуралистичными, что публику оторопь брала. Вся правда жизни, так сказать, с болезненной худобой, чрезмерной полнотой и приятной глазу стройностью, морщины и растительность, старики и юные, мужчины и женщины… Куда ж тут без обвинений в крайней непристойности. А это ведь публика ещё не видела сотни и сотни его рисунков и набросков – тех, что можно было бы назвать если не порнографией, то исследованиями эротомана – точно. 
К слову, в честь 155-летия Климта, что отмечают в этом году, в октябре в ГМИИ им. А.С. Пушкина обещают провести выставку графических работ Густава Климта и Эгона Шиле. Говорят, многое станет настоящим открытием, а, может, даже изменит представление о границах дозволенного в искусстве. Ну, и заодно поможет начать воспринимать как весьма целомудренные и остальные известные работы Климта, не только его «Поцелуй», который, кстати, сам автор, как утверждается, назвал «Любовники», и о которых один специалист говорил, подтрунивая над жаждущими целомудрия зрителями: «Зря вы считаете это таким уж невинным – кто знает, что там у них под этими хламидами происходит, что там герр Климт нарисовал?..» 

Удивительно, но постепенно волны возмущения затихли. Другому бы светил крест на карьере и всеобщий остракизм, а у Климта удача была такого уровня, что скандал с университетским заказом покипел-покипел да и сдулся, и повлёк только временные неприятности, необходимость вернуть аванс и найти другого покупателя. Больше того, у Густава начался этот его «Золотой период», который стоит своего названия – и не только из-за обилия сусального золота, но и благодаря второй волне бесчисленных заказов от самых богатых людей Австрии. Все люди, умеющие делать деньги, возжелали, чтобы их жён и дочерей запечатлел самый необычный художник страны. 
Надо отдать должное Климту: обилие золота и цветов, привлекательная декоративность работ были только частью его волшебства. Женщины, которые ему позировали, обычно превращались на портретах в лучший вариант себя, и не потому, что художник банально приукрашивал их черты. Эти портреты – сродни серенаде влюблённого под окном возлюбленной, когда в песне он искренне превозносит достоинства своей избранницы, ибо в тот момент и сам горячо в это верит. 
Это нравилось, очень нравилось. Лысеющий, невысокий, коренастый, даже в ярких свободных хламидах и в приличном костюме больше похожий на крестьянина, чем на служителя искусства – и с такой внешностью Климт притягивал женщин, множество женщин: натурщиц лёгкого поведения, восторженных поклонниц, вчера ещё приличных верных жён. Его мастерская почти всегда было полна обнажённых девиц, он в любой момент мог сказать любой из них: «Замри!» и начать делать очередной набросок или увлечь её на ложе. Это был круговорот его жизни, где вдохновение исходило от объекта и уходило в объект. Он устроил свою жизнь на такой лад не эпатажа ради, а потому, что всё само как-то так устроилось. Только когда он уезжал в загородных дом семейства Флёге, стоявший на берегу озера, распорядок несколько менялся, однако и там, как и в городе, Климт почти всё время работал, только уже, в основном, для собственного удовольствия – над пейзажами, которые были оценены по достоинству лишь значительно позже. 
Что до любовных связей, то он ими не кичился, не афишировал, он не обижал женщин – если им только не приходило в голову требовать от него брака, верности и тому подобного; он заботился о своих моделях-простолюдинках и об их детях. 

Сколько было женщин – кто знает? Сколько было детей у Климта – неизвестно. Одни говорят: только двое плюс 14 претендентов, объявившихся после смерти художника, из которых лишь четырём удалось доказать свои права на наследство. Другие утверждают, что претендентов было сорок. 
Есть те, кто заявляет: Эмилия Флёге научилась не обращать внимания на бесчисленные связи Густава на стороне, и, обойдясь без официального брака, они жили как любящая пара. Иные же настаивают на том, что это невозможно, ибо отношения этих двух людей были исключительно возвышенные и платонические, поскольку Эмилия была для Климта особым существом. А третьи скажут: ну, что такого, ну, был у них когда-то роман, а потом они поняли, что им лучше дружить – вот и продружили всю жизнь, сотрудничая – Климт помогал подруге с её Домом Мод. А то что Эмилия замуж так никогда и не вышла, так это её дело. 
Вообще, почти всё, написанное, сказанное и снятое о Климте, о деталях его жизни, о его романах, его картинах и смыслах, в них таящихся – всё это, в основном, лишь вольные трактовки. Иногда очень вольные и странные. Та же кончина мастера – сколько ей попытались найти причин: инсульт, испанка, пневмония, пневмония, последовавшая за инсультом, некая «стыдная» болезнь, а ещё бы – при таком-то образе жизни!.. 

Но, герр Климт, Вы сами тоже виноваты – не оставили ни дневников, ни мемуаров, ни даже писем, только открыточки Эмилии – с малозначительным содержанием в несколько строк, где самое ценное: информация о том, что у Вас очень болели ноги, были какие-то язвы. 
Кто-то говорит, что тех открыточек сохранилось очень мало, кто-то настаивает, что их 400 штук, а были, мол, ещё и письма, которые Эмилия уничтожила. Однако это сомнительно, ведь известна фраза Густава Климта: «Когда я должен написать простое письмо, я напуган, как перед надвигающейся морской болезнью…» 
Известна также и другая его фраза – она, в определённом смысле, уже навязла везде, где только могла навязнуть: «Кто хочет узнать обо мне, должен просто внимательно изучать мои картины…» Но, сказав подобное, художник открыл эдакий искусствоведческий «ящик Пандоры», ибо все, кому не лень трактуют теперь как хотят и картины, и жизнь Густава Климта, часто обвиняя его в том, на что и намёка не было, или выдавая свои мысли за его.

Живопись и жизнь Густава Климта в наших альбомах: «Климт. Работы такие», «Климт. Работы эдакие», «Климт. Пейзажи», «Климт. Фото».   

• Next
• Prev