Дмитрий Шуров. Экзистенциальная графика
Дмитрий Шуров – художник из Екатеринбурга, который создает самобытные графические работы и татуировки. Юлия Рыбакова, куратор галереи современного искусства «Арт-Лига», для проекта «Где культура» беседовала с Дмитрием о татуировке, специфической городской среде и российской культуре.
Юлия Рыбакова. Можно сказать, что стилистически твои работы складываются из трех составляющих – это тюремная татуировка, искусство модернизма и наивное искусство. Подумалось, что ты совместил в своих работах три главные и самые узнаваемые черты российской культуры: каторжная эстетика, авангард и народное творчество. При этом замешал все на надрывном экзистенциализме, схожим с творчеством Егора Летова. Не чисто эстетическая, но в какой-то мере философская история. Насколько осмысленно ты это сделал?
Дмитрий Шуров. Не сказал бы, что осмысленно. Сначала я увлекался тюремной татуировкой. Отец у меня художник, и как-то он упрекнул меня в том, что я копирую и лишь пытаюсь подражать. Он сказал: «Попробуй сделать что-то свое, отрази то, что у тебя в башке происходит!» И я начал экспериментировать. Головы, которые я рисую, я рисовал еще в детстве. Я начал это совмещать. Но прорисовку оставлял гравюрную. Методом проб и ошибок я дошел до вот такой вот фигни (смеется). Я никогда не задумываюсь, что это и как это называется. Я просто рисую. Я просто беру бумагу и рисую. Мне не нужно расширять сознание ничем. Все происходит само собой.
Ю.Р. Значит, стиль выработался интуитивно. Но как-то повлияла среда, видимо?
Д.Ш. Наверное. Как я уже сказал, отец у меня художник. И все детство я провел в мастерских, видел пьяных художников, видел, как они пьют, как они умирают. У многих жизни сложились очень плохо, и они умерли в неизвестности. Вообще с детства ничего родители от меня не скрывали, говорили как со взрослым. Поэтому если кто-то умирал, мне прямо говорили об этом. Всегда рассказывали, если что-то случалось. У меня не было радужного детства. Точнее, оно все равно было радостным, но не было изолированным от реальности. И это, наверное, отразилось в том, что я делаю.
Ю.Р. Какой период времени сформировал тебя? 90-е?
Д.Ш. Я на самом деле хорошо жил в 90-е (смеется). Хотя, конечно, я помню, когда жрать нечего было, мы жили на даче. Меня довольно рано увезли в деревню, так что можно сказать, что я из деревни. И самого трэша я не видел, когда в Екатеринбурге выметали из школ шприцы. Я жил за городом, и меня каждый день возили в школу. Какая-то такая у меня жизнь была. Я просто все подмечал, замечал все, что происходит вокруг, на улицах. Когда я стал становиться старше, я покупал бутылку водки, шел к бомжам, отдавал им ее и разговаривал с ними. Это были истории о жизни, из электричек, с улиц. Ты опускаешься на дно вместе с ними, общаешься и пропускаешь все это через себя. Это, конечно, отразилось в моих рисунках, когда я стал заниматься татуировкой профессионально.
Ю.Р. То есть среда, повлиявшая на тебя, была очень разнообразная?
Д.Ш. Вся семья у меня дружила с теми, кто работал в театрах, с художниками. Получилось, что да, моя среда вмещала очень разных людей, от зэков до интеллигенции.
Ю.Р. Вокруг много было зэков?
Д.Ш. Наверное, как везде. Екатеринбург – это не город зэков. Алкашей было много, это да.
Ю.Р. Повлияла ли атмосфера и архитектура города?
Д.Ш. Повлияла разве что на мой алкоголизм (смеется). Из года в год выглядываешь за окно, а там серый двор и скамеечка, на которой вечно пьяницы сидят, крики раздаются. Город серый, однообразный. Пропускаешь это через себя и ничего, кроме как желания потянуться к бутылке, не возникает. Скучный город, типичная размеренная жизнь. Мало движух. Яркая жизнь там в других проявлениях: слышишь как за стеной муж бьет жену, например. Я живу в депрессивном районе. Мне там хватает сюжетов. Это тоже влияет.
Ю.Р. Ты как-то сказал, что тебя часто сравнивают с Летовым. Как ты сам это объясняешь?
Д.Ш. Наверное, потому что я попытался делать то же, что и он, только в изобразительном искусстве. Отразить вот такое своеобразное видение мира. Лет в 12–13 я впервые услышал Летова. Я слушал рэп, а тут мама мне дала его кассету со словами: «Что за фигню ты слушаешь?!» Я, правда, долго еще слушал эту кассету и не очень ее понимал – маленький еще был. Не понимал, о чем поет человек, да и музыка мне казалась слишком грязной, гаражной. Потом в какой-то момент меня вставило, я въехал. И Летов теперь всегда со мной – какие бы плейлисты я ни слушал. Это все тоже откладывается на подсознании. Мне нравится это депрессивное состояние, меланхолия, которая всегда внутри меня. Через это состояние я пропускаю все и отражаю это в картинах.
Ю.Р. Ты говоришь о депрессии, но депрессия, как болезнь, обычно «замораживает» человека, делает его пассивным. А ты весьма активно работаешь.
Д.Ш. Да, так что лучше я бы сказал так: негатив – это моя энергия и мое топливо. Когда я счастлив, я протягиваю ноги на диване и мне ничего не надо, я ничего не делаю.
Ю.Р. Твои графические работы вполне самостоятельны. Но когда ты переносишь их на кожу, они словно приобретают дополнительную смысловую нагрузку.
Д.Ш. Да, это происходит потому, что люди принимают на себя весь груз этой работы. Я хотел бы бить и более тяжелые сюжеты, но люди не соглашаются. Одно дело – понравилась работа, повесил в рамке на стену, а не понравилась – выкинул или сжег. Совсем другое дело – носить ее на себе. Не все люди готовы носить на себе такие вещи. Когда человек делает такой тяжелый сюжет на себе, это шокирует – ему же всю жизнь быть с ним, что у него в голове?.. С одним человеком, который набил мою картину, я знаком очень хорошо, и я знаю, что у него хватает тараканов в голове. Он нашел в этой картине то, что отражает его внутреннее состояние. Двое других, которые тоже набили больше картины, тоже явно укрывают внутри себя нечто такое, что созвучно настроению этих работ.
К тому же, непривычно видеть на теле картину, а не татуировку. Я к татуировке отношусь как к выразительному средству, а не как татуировщик. Есть изобразительное искусство со своими правилами, есть татуировка – и там тоже есть свои правила, свои сюжеты и техники. А я беру машинку и рисую ей на теле как кистью. Хотя по правилам так делать нельзя, якобы чернила неправильно будут ложиться. В некоторых кругах мои работы называют партаками, они и выглядят как партаки. Но для меня небрежность и «грязь» важны. То есть для меня это просто картина на коже.
Ю.Р. Так ты добиваешься некоторой «живописности»?
Д.Ш. Да, совершенно так. И я делаю это осмысленно.
Ю.Р. Ты говорил, что татуировки на лице для тебя особенно интересны. Почему?
Д.Ш. Не только на лице, но и на видных местах вообще. Просто мне нравится эта эстетика. Мне кажется это красивым, может быть, это мое отклонение такое. Кому-то вот нравятся же шрамы на теле.
Ю.Р. Лицо для нас имеет сакральное значение, и изменение лица – это всегда своего рода нарушение табу. Почему, на твой взгляд, существует этот барьер?
Д.Ш. Потому что ты не можешь это изменить потом. Людям свойственно меняться, одежду можно выкинуть, что-то можно спрятать, но только не лицо. Кроме того, «лагерный режим» Российской Федерации тоже приводит к тому, что на улице у тебя могут спросить за что угодно. Это и боязнь быть не таким как все, страх того, что кто-то залезет тебе под кожу. Боязнь забить лицо основана на страхе общественного осуждения. Но сейчас есть тенденция, которая мне не нравится – ребята, которым лет по 15, начинают забивать себе лица.
Ю.Р. Ты сам весь забит татуировками, но при этом осуждаешь молодежь?!
Д.Ш. Да, потому что они делают это бездумно, и их резонно осуждают. Это осуждение в итоге переходит на татуировку в принципе, что неправильно. Из-за них осуждают людей старше – которые делали все обдуманно. Я свою первую татуировку набил лет в 25. У меня были на то свои причины. Лицо можно трогать, когда ты уже определился с тем, кто ты есть. Я уже знал, кем я буду работать, что я не буду работать в банке, например. Знал, что мне это не помешает в жизни. Хотя сейчас и в банки берут с татуировками на видных местах. Но главное – это уровень осмысления.
Ю.Р. Сейчас бум на татуировки.
Д.Ш. Да, это сейчас зашло на рынок. В 80-е их у нас делали только уголовные элементы или радикальные панки, например. Это была редкость.
Ю.Р. Наверное, помимо рыночных механизмов есть еще более глубокие вещи? Если в какой-то африканской деревне татуировки делаются по одним причинам, то в унифицированном мире мегаполиса татуировка – это способ заявить некую предъявленность к реальности. Ты отличаешься, значит ты существуешь.
Д.Ш. Да, наверное, это важная мотивация для кого-то. Иной раз делает человек простую картинку, но вкладывает в нее столько смысла! У всех своя мотивация. К каждому в голову не залезешь, и говорить тут о какой-то одной тенденции нельзя.
Ю.Р. Твои работы еще очень круто документированы: стилистически фотографии твоих работ совпадают с татуировками, и являются самостоятельными произведением искусства. Кто, например, помогал делать тебе фотографии для выставки «Юдоль скорби» в Омске?
Д.Ш. Снимало несколько ребят из Омска. А вообще снимает моя девушка, которая всегда сопровождает меня. Мы вместе работаем.
Ю.Р. Неожиданный, может быть, вопрос, но как ты думаешь, можно ли отнести твою работу к сфере паблик-арта? Ведь твои работы не для галерей, они оказываются на улице, проникают в жизнь.
Д.Ш. Влияет ли она на сознание людей? Да, наверное, в какой-то мере. Но интересно, что чаще я сталкиваюсь с негативными отзывами. И они заключаются совсем не в том, что работа плохо сделана. Люди говорят: «Все вокруг и так хреново, а ты еще рисуешь такие тяжелые вещи!» Ты их тыкаешь лицом в их же косяки, в негатив. Это людям не нравится.
Ю.Р. Роль антиутопичных, деструктивных образов в искусстве сейчас в России недооценена. Такая разрушающая эстетика, как у того же Летова.
Д.Ш. Да, при этом она будет актуальна, пока что-то не поменяется у нас в обществе. При этом, в России такие вещи давят. Это ведь борьба своего рода, а борьба не нужна, нужна покорность. До сих пор все должны изображать радостный соцреализм, патриотизм, рассказывать, что все хорошо, что мы первые во всем. А ты показываешь совершенно другую сторону жизни. И это будет притесняться, пока что-то не поменяется.
С Дмитрием Шуровым беседовала Юлия Рыбакова.
Фото: Елена Карпова
Теги: gdekultura_наши отчеты, где культура, дмитрийшуров, шуров