“Грозный дядька” Константин Паустовский
Какое строгое лицо было почти на всех фотографиях! Открываешь книжку, даже детскую, а там портрет автора – суровые брови, нос точёный, какой-то хищный, линия губ жёсткая, заключённая в чёткие скобки носогубных складок. И взгляд – внимательный, взыскательный, требовательный. Думаешь: вот ведь какой дядька грозный!
И это он написал про стальное колечко и бедную девочку, про взятую в плен Осень и крохотных мужичков-работников, про воробьишку, жука, лягушку, барсука?.. “Сказочники разве так выглядят?” – думали дети.
А взрослые, незнакомые с этим писателем лично, но читавшие взахлёб его книги – уже не сказки, не истории про лесных жителей, а вещи посерьёзней – полагали, глядя на фото, что человек он, видимо, суровый, необщительный, неласковый, а, может, и высокомерный – с таким-то статусом, с такими заслугами.
И только те, кому довелось общаться с Константином Паустовским лично или наблюдать его на встречах с читателями, знали, что он простой и открытый, улыбчивый и остроумный, доброжелательный, спокойный и, несмотря на славу, очень скромный.
Писатель, которого читали все: начиная детсадовцами и заканчивая пенсионерами; которого хотели номинировать на Нобелевскую премию; которого знали в разных странах, благодаря многочисленным переводам. Кстати, видимо, этот великий мастер слова, обогативший русскую литературу своим талантом, в переводе не сильно терял – если судить по восторгам иностранцев. Вспомнить хоть ту же Марлен Дитрих – ей, по сути, сам Ремарк себя посвятил, а она называла одним из любимейших писателей Паустовского и демонстрировала свои чувства, встав перед ним на колени.
И вот, представьте, этот прославленный человек – Константин Георгиевич Паустовский – на шестом десятке лет своей насыщенной жизни вдруг пишет: отпущенный срок, мол, заканчивается, а я так ничему и не научился – ни жить, ни любить, ни работать. Всё было чередой ошибок, в которых виноват только я один. Сожаление разрывает сердце, но уже ничего нельзя исправить… Даже о фантазии – сокровище многих достойных писателей, важной части его собственного таланта, которая была с ним с самого детства – вдруг с горечью говорит, что напрасно пытался втиснуть её в жизнь и в книги.
А ведь его фантазии давали людям кое-что не менее важное для выживания, чем пища или иммунитет. Чем тяжелее времена, тем ценнее наполнить будни светом надежды и радости, суметь увидеть проблески красоты и романтики. Книги Паустовского источали всё это и были способны сделать жизнь немного ярче, насыщенней, интересней. Они без пафоса, исподволь меняли к лучшему отношение к природе и Родине. А ещё эти книги объединяли. Например, потому, что в них существовали как равноценные, достойные равного интереса и выдающиеся исторические личности, и простые люди: солдаты, лесники, парни и девушки, старики и дети. Паустовский незаметно делал страну, мир, общество единым, не расколотым.
Возможно, тут дело в семье, где 125 лет назад родился Константин Паустовский. Его родные были сведёнными вместе судьбой людьми, всевозможных характеров, разных взглядов на жизнь, привычек, не говоря уже о национальностях. В этой семье почти никто не желал друг под друга подстраиваться, жил, как сам считал нужным, но, при этом вместе, ощущали себя семьёй даже на расстоянии, помогая друг другу и рассчитывая на поддержку. А ещё в этой семье было вот что общее – почти все жёны были сильными строгими женщинами, а мужья – тихими мужчинами с некоторыми странностями.
Например, дед с отцовской стороны – Максим Паустовский, великий рассказчик, знавший бесчисленное количество сказок и былей. Потомок мирных земледельцев и буйных запорожских казаков, сам он в основном возил разные товары по Украине. Но ему довелось поучаствовать в одной из русско-турецких войн, где он попал в плен. Потом он смог освободиться, впрочем, на самом деле он навсегда остался в турецком плену – пленила его красавица-турчанка Фатьма, которую он привёз в Россию, обратил в христианскую веру, после чего Фатьма стала носить старинное имя Гонората (нам больше знакома мужская французская форма этого имени – Оноре). И, выяснилось, что гонора у Гонораты – хоть отбавляй. И вообще, такая оказалась громкая, грозная дама – ходила в чёрном, много курила, много работала, громогласно смеялась и ругалась и всех, включая мужа, держала в кулаке. А дед Максим потихоньку, потихоньку всё удлинял дистанцию от жены и в итоге поселился подальше от дома, на пасеке, предпочитая жить в тишине с пчёлами да гостившим внучатам истории рассказывать.
Деда с материнской стороны – Григория Высочанского – внуки видели, но почти не слышали, такой молчаливый был мужичок, хотя когда-то служил нотариусом. Дома его – за чрезмерное, невиданное пристрастие к курению табака – отселили от остальных в отдельную комнатку, где, как рассказывал сам Константин Паустовский, дед сидел тихонько, курил и кашлял, курил и кашлял, и только молча гладил по голове внучат, заглянувших к нему. Жена деда Григория – Викентия Ивановна – была из рода польских шляхтичей. Паустовский помнил её худой старухой с прямой спиной, тоже вечно в чёрном, как и Фатьма-Гонората, и тоже державшей свою семью в строгости. Только полька, в отличие от турчанки, была большой любительницей книг и истовой католичкой.
Самым большим горем в её жизни, похоже, был зять-атеист. Угораздило же её доченьку, неразумную Марию выйти за этого человека. Впрочем, Мария-то на самом деле была трезвомыслящей женщиной, даже с перегибом. В отличие от своего мужа, она относилась к жизни так серьёзно, как только возможно, не ожидая от судьбы ничего хорошего, и детей воспитывала без всякого там сюсюканья и ласки, веря, что чем строже она с ними будет, тем толковее люди из них вырастут. А выбор супруга… Ну, что ж, кто застрахован от ошибок молодости?
Однако по некоторым признакам можно догадаться, что непрактичный, ненадёжный, полный «романтических бредней» муженёк был всё же дорог сердцу Марии Григорьевны. В ином случае стала бы разве женщина пускаться в дальний путь, чтобы успеть к умирающему супругу, с которым давно не жила, чтобы проводить его в последний путь? И разве стала бы она – всегда такая строгая, степенная – выть и кататься по земле оттого, что разлившаяся река преградила ей путь и не пустила к мужу, позволив только издали увидеть печальную процессию?..
Но Мария ведь часто видела мужа лишь издали, а ещё чаще и вовсе не видела. Хоть и родили они четверых детей – Галинку, Бориса и Вадима да младшего Костика, но жили вместе, по сути, только когда Георгий служил по железнодорожному ведомству, да пока она следовала за ним в его рабочих поездках в разные города. А потом слишком тяжело всё это стало – детей много, Галя всё время болеет, а Георгий, как говорили о нём – скорее поэт и философ, чем служащий или рабочий, всё чаще стал менять места службы да стремиться куда-то… Бабушка Викентия Ивановна ругалась, что таким как он надобно вовсе запретить жениться и детей заводить.
Что-то такое досталось от отца и Константину – он очень любил путешествовать. Ещё в детстве поездка куда угодно и даже её ожидание наполняло Костика радостным трепетом. Вообще же, цепочка его настоящих странствий началась, пожалуй, с того времени, когда он стал служить в санитарном поезде во время Первой мировой, продолжилась во время Революции и Гражданской, потом он был журналистом в мирное время и военным репортёром в Великую Отечественную, после ездил по собственному почину и в итоге объездил, почитай, всю страну да и за границей побывал. Недаром же ещё в юности, словно предчувствуя все эти пути-дороги, всё предстоящее обилие впечатлений, Паустовский думал: «…провести бы всю жизнь в странствиях, чтобы прожить её с ощущением постоянной новизны, чтобы написать этом много книг со всей силой, на какую я способен, и подарить эти книги, подарить всю эту Землю со всеми её заманчивыми уголками…»
Известный писатель Вениамин Каверин вспоминал, что восторг, восхищение миром, природой, людьми было преобладающим состоянием Паустовского, а его сочинения, которые не зря называли «поэзией в прозе», изобиловали так называемыми красивостями. Каверин на правах друга даже порой упрекал в этом Константина Георгиевича, а тот, поймав в очередной раз укоризненный взгляд коллеги, грустно спрашивал: «Что, опять слишком красиво, да?..»
Когда Паустовскому не удавалось пуститься в путь, когда мешала занятость или болезни, он маялся и страшно тосковал. Даже в любимой своей Тарусе. Туда он, особенно в последние годы – с обострениями астмы, неоднократными инфарктами, ехал за восстановлением, уединением и, иногда, рыбалкой. Правда, и в Тарусе настигала его слава, порой в гротескных проявлениях. Например, была идея водить экскурсии – и это к искавшему покоя, больному пожилому человеку? А, бывало, читатели-поклонники, встретив его самого на улицах Тарусы, могли спросить: «А где тут могила Паустовского?..» Такие вот разные грани бывают у большой славы.
Хотя заблуждаться о положении Константина Георгиевича тоже не стоит. Да, он был невероятно популярен, да, его известность была мировой, да, им могла гордиться страна, а он мог попытаться замолвить слово за гонимых коллег, и время от времени – успешно, да, он 20 лет преподавал в литературном институте, воспитывая следующие поколения писателей…
Но Паустовскому не дали ни одной значимой государственной награды, а упомянутой Нобелевской премии по литературе, власти его, по сути, лишили, заявив, что или премия достанется Шолохову или «идите вы со своей Нобелевкой…». В духе советских парадоксов, популярнейшего прозаика и в почтенные годы учили писать: одни ругали за то, что в его книгах нет описания ужасов, происходивших в стране, другие требовали политически выдержанных правок, возмущались тем, что он обходится без од вождям, не подписывает письма, где клеймят очередных неугодных, не вступает в партию… И на Съездах писателей Паустовскому не давали выступать. Взять слово ему удалось только раз, когда ругали книгу Дудинцева «Не хлебом единым», где очень некомплиментарно описывался чиновник Дроздов. Встав за трибуну, Паустовский стал говорить очевидные всем нормальным людям вещи: что таких вот опаснейших «Дроздовых», душащих всех и всё рвачей и клеветников, «чёрной опары сталинских времён» в стране полно, что они относятся к народу как к навозу и запросто уничтожают людей ради собственного благополучия!.. Когда Константин Георгиевич замолчал, раздались громовые овации. А на следующий день речь этого человека разошлась в виде самиздатовских листовок и наделала много шума.
Не меньше шума было от литературного альманаха «Тарусские страницы», которые потихоньку выпустили Паустовский сотоварищи. Они хотели вернуть читающей России Цветаеву и Ахматову, Слуцкого и Заболоцкого, и дать новые имена – того же Окуджаву, Балтера, Казакова, чтобы протянуть связующие нити, показать творческое единство эпох. К сожалению, альманах, хоть и удалось напечатать, обойдя цензуру, распространить не получилось – «Тарусские страницы» были изъяты и уничтожены.
Так в чём же винил себя человек, которого считали образцом порядочности и справедливости? Почему считал, что ничему не научился даже в профессии тот, чей слог почитают за высочайший образец, а книги – прекрасным примером литературного разнообразия? Кто знает… Возможно, суровые его черты – свидетельство лишь невероятно требовательного отношения к самому себе. А возможно, Паустовский винил себя за ошибки в личной жизни. Но какой творческий человек не ищет муз? Какой мужчина ни разу не обидел, не огорчил женщину? Да и вообще, кто не совершает ошибок?
«Я кончаю эту книгу небольшой просьбой к тем, кого я любил. Если время действительно очищает прошлое, снимает грязь и страдания, то пусть оно вызовет в их памяти и меня, пусть выберет то нужное, хорошее, что было во мне, пусть положит эти крупицы на одну чашу весов, а на другой будет лежать горький груз заблуждений, и, может быть, случится маленькое чудо – крупицы добра и правды перетянут, и можно будет сказать: «Простим ему, потому что не он один не смог справиться с жизнью, не он один не ведал, что творит…»
П. С. Из экранизаций книг Константина Паустовского у нас сегодня: фильмы «Телеграмма», «Обещание счастья», «Музыка Верди» и мультфильмы «Стальное колечко» и «Растрёпанный воробей».
(Текст: Алёна Эльфман, фильмы и аудиокниги здесь: vk.com/gdekultura)
Теги: gdekultura_люди, аэльфман, где культура, литература, паустовский