«В первый день съёмок я слышал, как операторы, не скрываясь, решали, какой ракурс укоротит в кадре мой нос и вообще что со мной делать. А когда я уходил и случайно выронил из кармана монетку в один цент, кто-то поднял её и жалостливо протянул мне: “Возьми, малыш, боюсь, тебе может пригодиться…”»
Поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но, скорее, наша видовая цель. Если то, что отличает нас от остального животного царства, — речь, то поэзия — высшая форма речи, наше, так сказать, генетическое отличие от зверей.
Верный признак общего упадка искусства — это не часто встречаемое безобразие, а неуместная красота.
Почему мы навсегда ограничили себя пятью чувствами? Почему мы не можем когда-нибудь развить шестое? Или восьмое? Или двенадцатое? Разве мир не стал бы тогда совсем иным?Допустим, что с развитием шестого чувства уже исчезло бы понятие времени. Или пространства. Или смерти. Или страдания. Или морали. И уж, наверное, изменились теперешние понятия о том, что такое жизнь.
Однажды – несмотря ни на что – он почувствует, как развалится на части его прочный каркас; и когда он захочет ощутить каждое из своих сочленений, у него уже ничего не получится. Он поймёт, что у него больше нет определенной, точной формы, и сумеет смириться с тем, что потерял своё совершенное анатомическое устройство двадцатипятилетнего человека и превратился в бесформенную горсть праха, без всяких геометрических очертаний. В библейский прах смерти.
Может быть, тогда его охватит лёгкая тоска – тоска по тому, что он уже не настоящий труп, имеющий анатомию, а труп воображаемый, абстрактный, существующий только в смутных воспоминаниях родственников. Он поймёт, что теперь будет подниматься по капиллярам какой-нибудь яблони и однажды будет разбужен проголодавшимся ребенком, который надкусит его осенним утром.
Вот жена окончательно поправится, погружу свое семейство на катерок, есть у меня такой, и махну куда-нибудь на природу. Порыбачить, у костра посидеть, поесть ухи… Но ведь вас такие мои мечты не устраивают. Вам космические подавай.
В одной из моих песен есть слова «я получил всё своё образование на улице». И ведь это почти правда. В английском городке Шеффилд, где я вырос, мы жили в типичном доме для представителей рабочего класса Северной Англии. И в Шеффилде мне в своё время целых пять лет пришлось петь по пабам. Нет, я не состоял ни в какой уличной банде и всё такое, но всё-таки «уличной мудрости» поднабрался.
Полюби же и ты меня, уткнувшегося в роль… Любуйся мной, как ты любовалась Киринькой, со всей детской страстью играющей в куклы. Не мешай моей игре и, когда она кончится, скажи, что ты поняла мое настроение и не мешала ему потому, что любила меня в эту минуту, любила как ребенка, как артиста. О! Как я тебя буду благодарить и обожать, когда сознание вернется ко мне!..
Мне не нужен миллион долларов, не нужны награды. Мне нужна публика – я хочу слышать её аплодисменты. И мне нужна моя труба. Когда я поднимаю её, всё на свете уходит далеко на второй план.
Чтобы не свихнуться, человек должен уметь абстрагироваться, но это дается не каждому. Мне не дано. Если я каждый день читаю или узнаю из какой-нибудь телепередачи, что у меня роман, к примеру, с Гэри Олдмэном, и там подробно описываются наши ссоры и примирения, моя алкогольная или наркотическая зависимость как следствие несчастной любви, я невольно начинаю задумываться: а, может, у меня и впрямь роман с Гэри, раз все об этом знают? А я не знаю потому, что у меня раздвоение личности?