Для тех, кто остаётся. Пётр Фоменко
Кем же он был? Философом, утверждающим верховенство любви? Шутом Петрушкой, способным откалывать такие остроумные, язвительные, озорные штуки, на какие мало кто другой отважился бы? Или эдаким Фомой-неверующим – сомневающимся в устоявшихся постулатах, не верящим в неприкосновенную «святость» консервативных приёмов, нуждающимся в экспериментах, доказательствах, честно заявляющим о своих сомнениях?..
А почему он должен был оказаться только кем-то одним? Он был всем перечисленным и ещё много кем. Он был неподражаемым Петром Фоменко. На днях ему могло бы исполниться 85, но вот уже почти пять лет все мы – его почитатели, зрители, ученики, коллеги, соотечественники – живём осиротевшими.
Он так много сделал и много оставил после себя, включая театр и последователей, но некая пустота, образовавшаяся после его ухода, не затягивается, не исчезает…
Хотя, к счастью, есть его фильмы и его спектакли, и даже передачи, где он поёт, рассуждает, вспоминает: что-то отрывочное об отце, которого почти не видел; подробное – о детстве под опекой двух замечательных женщин: мамы, которой он был обязан почти всем, и няни, которая прожила с ними много лет, став родным человеком; об удивительной учительнице литературы, которая была родственницей поэта Тютчева; о войне, которую Пётр Наумович провёл в Москве и которую, несмотря на детские годы, запомнил в деталях; о том как любил футбол, хоккей и теннис, сколько лет «учился на скрипача», как поступал в Гнесинку и в Школу-студию МХАТ, откуда его много раз выгоняли; как закрывали его спектакли, как морщились от идей «разрушителя классических основ»…
А ведь он-то и протянул мостик из XX века в XXI, и провёл всю громаду театра по этому мостику, и стал не только новатором, но и хранителем всего самого ценного из театральных сокровищ. И это он – Пётр Фоменко, которого в какой только ереси не подозревали, умел подать произведения классической литературы и драматургии без малейшего намёка на «нафталин», и тогда следующие поколения вмиг влюблялись в Пушкина, Толстого, Чехова, Достоевского, и как-то незаметно для себя начинали ценить слово…
А слово для Петра Наумовича было одним из краеугольных камней – Театра, Литературы, Человека, а то и Вселенной. Разобрать текст, поработать над ним – это для Фоменко было куда важнее остального. Но, с другой стороны, неважного для него не было: филигранный подход ко всем мелочам – к каждому слову, каждой мысли, каждому повороту, жесту, движению, намёку на движение, к каждой паузе, к каждой музыкальной ноте.
Кстати, этот человек со «скрипичным прошлым» был невероятно музыкальным – потому и придавал столько значения интонациям, песням, музыке в своих спектаклях и фильмах, потому дружил и работал со многими музыкантами и певцами – например, с Юлием Кимом и знаменитой бардовской четой Никитиных, потому и сам очень любил петь. А ещё в потрясающем фильме Фоменко о войне – «На всю оставшуюся жизнь…» звучит одноимённая песня, в написании которой Пётр Наумович принимал участие и которую исполнил сам.
Один из прекрасных «фоменок» – актёров, взращённых этим режиссёром, говорил: «В какие-то моменты я чувствую, что, в сравнении с ним, я – человек необразованный. И дело ведь не только в количестве прочитанного, увиденного, понятого, хотя этого тоже не отнять – он, кажется, сведущ во всём на свете. Но важнее, что он пришел к состоянию мудрости. Он видит дальше нас и всему знает цену…»
Спорить нечего – без такой мудрости он не создал бы таких постановок, не дождался бы своего театра, который ему дали только в 60 лет – словно в насмешку, словно напоследок поиграться, а он, несмотря на болезни, ради этого театра прожил ещё два десятилетия, хотя, разумеется, и этого мало.
Что же до мудрости, то она же помогала узнавать тех, кто сможет стать настоящими «фоменками», выбирая их и среди взрослых, сложившихся актёров – умея увидеть, что они не закостенели, и среди совсем юных студентов – разглядев их потенциал. А зритель, встретив таких вот избранников Петра Наумовича в других, не его проектах, фильмах, сериалах, может безошибочно узнать «фоменок» или хотя бы что-то такое почувствовать, потому что они – особенные. И на них теперь надежда.
«Гений!» – говорят о нём, «Второй Станиславский!»… По сей день говорят, даже иногда и те, кто отлично знает: Петру Фоменко это страшно не понравилось бы, он терпеть не мог никакого славословия в свой адрес, а торжественные юбилеи и вовсе нарёк «репетициями поминок». «По Фоменко» в театре нет места самолюбованию, эгоизм – есть, как и везде, а самолюбование надо душить или не допускать даже, чтобы оно проклёвывалось.
И театр его называется «Мастерская Петра Фоменко» не потому, что он мнил себя великим Мастером (хотя другие его именно так и называют), а уж, скорее, потому что это – именно такая мастерская, где учат ремеслу, где много работают, всё время что-то мастерят, оттачивают и даже ремонтируют. Ведь Пётр Наумович учил бояться омертвелости, учил быть честным – и если чувствуешь, что стал играть формально, надо остановиться и всё пересмотреть, начать репетировать заново, даже если спектакль до этого шёл себе десять лет и ничего…
Ну, и, конечно, Мастерская – это то место, где умелый человек, любящий своё дело, стругал своих «фоменок»-буратинок, учил их заботливо азбучным истинам и вёл потихоньку к Большому Театру.
Говорят, с Фоменко было комфортно работать, репетиции не превращались в рутину, говорят, с ним всегда было очень интересно, к нему страшно тянуло, говорят, на него «подсаживались», как на запрещённые вещества… Исходя из этой аналогии, наверное, жить без него, но с сознанием, изменённым Фоменко, тяжело вдвойне.
Но и ему тоже было очень тяжело уходить, несмотря на всю мудрость и сдержанность. Как же дрожал его голос, когда он, читая Маяковского, подходил к строкам: «И стоило жить, и работать стоило…». Редким очевидцам даже довелось стать свидетелями того, как Фоменко, спрятавшись, плакал: «Я не хочу их оставлять!..»
Однако «фоменок» он всячески готовил к своему уходу и говорил: «Надо быть мужественным и понимать, что всё на свете в любой момент может кончиться». А ещё утверждал, что «смерть – это новая жизнь для тех, кто остаётся».
«Жить надо, очень бережно относясь к тому, что было до нас. В этом, я считаю, залог и смысл культуры…»
«Культура – это не багаж знаний. Это то, что каждый день обретается…»
«Ни в коем случае ничто из прожитой жизни не надо вычеркивать. Прожитая жизнь – это багаж, его надо хранить, все утраты, ошибки, неудачи. Иногда поражения бывают дороже успехов…»
«Помню войну с первого её дня. Как-то бежал домой после занятий по скрипке, началась бомбёжка, и я бегу по Якиманке!.. А в угловой дом бомба попала — фасад снесло. Вижу: на шестом этаже, в квартире с обвалившейся стеной, два старика пьют из блюдечек цикориевый кофе. И один оттуда говорит мне: «Мальчик, поиграй на скрипке»…
«Учёба – это колоссальная потребность в восприятии, интерес к другим людям и к тому, что происходит вокруг. Любите учёбу, она вас может спасти даже в тупиковой ситуации…»
«Театр – самое человеческое, самое святое и грешное, что только есть на свете…»
«В театре возможен сговор или договоренность, но единомыслия точно нет. Единомыслия не бывает даже на похоронах…»
«Как я работаю с артистами? Всё зависит от индивидуальности. Природа дарования, так же, как и природа обаяния – она либо есть, либо нет…»
«Иной раз смотришь спектакль – всё так поэтично, так возвышенно, а скука смертная, и хочется сказать: подыхайте сами с такой своей поэзией!..»
«Вот по радио сейчас опять сказали: «…озвучил свою позицию…» Фу, что за бред: «озвучил»! Что за мерзкое слово из думского словаря! Теперь никто не говорит, не изъясняется, все — озвучивают. Представляю диалог: ”Милый, ты меня любишь?” — ”Конечно, дорогая, я это уже трижды озвучил и не устану озвучивать”…»
«Мне интересно даже не меньшинство, а один, один против всех. В чём сила подлинного интеллигента? Ничего не боится. Нищему пожар не страшен…»
«Корни очень важны. Но, конечно, не нужно выдумывать эти корни. Иначе можно от святости искусства и театра дойти до национализма. А сейчас к тому и идёт сплошь и рядом…»
«Самый лучший способ определить, как дальше действовать – это зайти в тупик. Человек, который мучительно задаёт себе вопрос, что делать, уже начал преодолевать трудности…»
«Что такое, в конечном счете, талант в любом искусстве или в науке? Это – отклонение от нормы. Отклонение, которое даёт возможность взглянуть на самые обыденные вещи пронзительно, резко, остро и неожиданно. Театр в этом смысле – дом не вполне правильных или ординарных людей. В театре людям совершенно нормальным, холодным и рациональным делать нечего…»
«Миленький, я понимаю – обрыдло всё, текст уже на зубах скрипит, но надо стараться хоть чуть-чуть проживать. Должен же быть хоть какой-то прожиточный минимум существования. Иначе не актёр, а безмордый инвалид и заёмная душонка чужого текста…»
«Не играй в пол и не ставь точки! Точек вообще не должно быть, фраза стремится, летит, живая, как моль – до аплодисментов, когда её захлопают насмерть!..»
«В искусстве, в театре всё ужасно изменчиво. Но чувства неизменны. Это – пять известных чувств – осязание, обоняние, слух, вкус, зрение, и ещё два неизвестных чувства. Неизвестные – в смысле, у каждого они свои, они связаны со страданиями, переживаниями, обстоятельствами, в которых живёт человек. У кого-то это – чувство края…»
«Интересно, если выпивать, не закусывая — выпивать, выпивать, выпивать… Что раньше падет – честь или достоинство?..»
«Я поехал на велике, и вдруг гром, ливень. Лёг в траву и балдел под дождём – насквозь промок…»
«Штаны нечаянной радости – это, когда надел и неожиданно нашёл в кармане трёшку. Но для этого нужно, чтобы была хотя бы пара штанов. А мне уже ничего не нужно…»
«Меня так долго отовсюду выгоняли, так долго мы жили без крыши над головой, так мечтали о собственной крыше, что, возможно, именно это и заставляло нас каждой работой доказывать своё право на это…»
«Во МХАТе мы вдвоём с другом были изгоями – пили, дебоширили. Но друг-то, хоть и пил, зато был красив и обеспечен – он был надёжный изгой. Я же – абсолютно безнадёжный. Как моя няня – тетя Варя – говорила: «Малахольный». Хорошее слово. Был я малахольный, а к старости стал меланхольный…»
«Господи, кто бы знал, как мне на старости лет нравится реализм!..»
«Всю ночь листал старые записные книжки — никого уже нет, представляешь? Ни-ко-го. Зато есть постоянное чувство вины — перед всеми. И больше даже за то, в чём виноват не был…»
П. С. А вот какие творения Петра Фоменко у нас нынче подборке: «На всю оставшуюся жизнь», «Волки и овцы», «Война и мир. Начало романа», «Три сестры», «Мотылёк».
(Фото из свободного доступа)
Теги: gdekultura_люди, аэльфман, где культура, мастерскаяпетрафоменко, пётрфоменко