Выцарапывание. Заметка о картинах Вадима Михайлова
О мертвых художниках поговорить всегда успеется. Предпочту живых: например, в Петербурге живет Вадим Михайлов; в тесной комнатке-мастерской, заваленной работами. Это внушительное зрелище, поскольку художник пишет по дереву: сбитые воедино доски, скейтборд, тумбочки, полки – все это развешано и попросту навалено во всех доступных местах. Непроницаемо блестит темнота лака, замерли при свете лампы выцарапанные насекомые. На всю стену приклеен среднерусский пейзаж из тех, что украшают кабинеты биологии в школе: множество лучей выходят из точки блеклого горизонта, или же сходятся к ней.
Несколько галерей собирались купить эту работу, но отлепить ее от стены уже вряд ли возможно.
Я ходил и восхищался; мы выпили еще, но, как я ни бился, ничего мне о смысле своего искусства Михайлов так и не рассказал. Скажем:
– Вадим, а почему именно доски?
– Мы с моим другом ходим по ночам и собираем доски. Потом я смотрю на них и начинаю что-то делать.
– А вот какие у тебя любимые художники?
– Кранах старший. Дюрер.
– А почему?
– Да потому, что они потрясающие!
– Согласен.
И так далее. Начинаю думать, что интервью – не мой конек.
Решаю реабилитироваться теорией. В моем распоряжении опыт года посещения лекций в Молодежном центре Эрмитажа, а также бесконечное количество статей об искусстве в интернете. Должно хватить.
Первые мысли – так выцарапывают на гравюре или на парте? Представляю, как Альбрехт Дюрер выцарапывает носорога в подъезде любимой. Аутсайдерский реди-мейд коммунального Версаля.
Цветы, огонь, насекомые, кости, снова цветы на столе. На первый взгляд объекты нацарапаны будто четырехлетним; я пересмотрел пару тысяч детских рисунков – дети так не рисуют. В обманчивое сходство вводит, видимо, стремление художника освободить рисунок от академических оков. Приглядевшись внимательнее, видно, что художник в этих оковах успел побывать и превосходно рисует, соблюдая каноны.
Многие художники прошлого века – от Пикассо до Баския – на это шли. Упрощали формы, вдохновляясь рисунками древних людей, детей и сумасшедших. Таким образом они пытались получить «изначальное» изображение. Чистые силовые линии – несущие конструкции, с которых сняты все напластования истории искусства.
И действительно, горящие рюмки Михайлова напоминают иконы вещей, в полном отрыве от современного значения этого понятия: обещания утоления духовной тоски. Цветы, спички и пламя будто застыли в вечности: их метафизическое существование особенно ярко проявляется в тяжести грубо сбитых досок, на которые нанесен черный лак экрана, объединяющий их в пространство картины.
Портреты объектов, не поставленных в ситуацию знаков, но существующих автономно: неровные доски несут эстетический заряд, равный спичкам на нём, и не могут быть разъединены. Вспоминаю среднерусский пейзаж, наклеенный в комнате художника. Холст исторически должен быть невидим, только рама обозначает его окном в искусную иллюзию глубины. Михайлов же берет бессмысленные части мебели, заставляя их предметность существовать максимально наглядно. Сама фактура: дверь, полка, табурет – для Михайлова уже существует как некий объект. Так, школьная парта или стена подъезда существуют для руки с ножиком как холст, как экран, на который проецируется подсознательное. Само по себе процарапывание – физически иной процесс, нежели нанесение краски. Это акт нарушения поверхности, его порча. Возможно, поэтому его типичное использование детьми и подростками – скрытное, партизанское.
Для типичной ситуации выцарапывания обратная расшифровка смыслов зачастую не представляет труда: это магического характера пиктограммы на деревьях (теперь их редко можно встретить; предположительно, граффити оказалось более эффективным способом метки территории), текстовые и графические мемы, реплицирующиеся между задними партами школ и частично попадающиеся на верхних этажах темных подъездов. Там, где жильцы стремятся проскочить к своему жилищу без промедления, царствуют знаки спортивных общностей, знаки оскорбления и угрозы. И так же как картины Михайлова являются отчасти досками, не существуя в качестве изображений сами по себе, так и подростковые выцарапывания состоят настолько же из знаков, насколько из темноты подъезда, из которой извлекаются зажигалкой, обращенной к бутылке.
Михайлов, очевидно, не использует в своих работах общественных знаков, разрабатывая личные: огонь, цветок, красный и синий цвета и т.д. Поверхностно они могут быть прочитаны через свои устоявшиеся смыслы неба и пламени, цветения и уничтожения. Тупое и черное небытие досок, сквозь которые процарапана ко взгляду сама их материальная текстура, очерчивающая формы, на которые можно уже наносить цвета, уравновешивая объект и его фон.
Но прелесть высокого искусства лежит как раз там, где возможности коллективного прочтения знаков культурными кодами исчерпывает себя. История сюрреализма, от Бретона до Линча, дает нам необходимый опыт прочтения личного: не имея необходимости разгадывать ребус, мы вольны отдаться непосредственным ощущениям. Личный опыт памяти и культуры должен послужить референсами, которые мы привыкли брать извне.
Скорее всего, в этом и состоит причина, по которой Михайлов мне ничего о своих работах не сказал. Зачем рисовать то, о чем можешь рассказать?
Текст: Илья Дик
Заглавное изображение: «Переулок Джамбула по ночам». Калька, левкас, масло, аппликация. 118х93. 2018 г
Теги: gdekultura_живопись, вадиммихайлов, где культура, дик, художникипетербурга